Кремлевские жены - Лариса Васильева

Со своей стороны, он привык к ней и любил ее, как умеют мужчины любить свое «альтер-эго». Более двадцати лет супружества — не шутка. Многолетняя семейная жизнь вообще к сильным страстям не располагает, но сильная, почти кровная привязанность тут несомненна.

Елизавета Драбкина вспоминает рассказ своего друга, курсанта кремлевских курсов Вани Треицкого, как однажды, когда он поздно вечером дежурил на посту у квартиры Ленина в Кремле, Владимир Ильич попросил его, если услышит внизу на лестнице шаги Надежды Константиновны, задержавшейся на каком-то заседании, постучать в дверь и позвать его.

«Ваня вслушивался в ночную тишину. Все было тихо. Но вдруг отворилась дверь квартиры, и быстро вошел Владимир Ильич.

— Никого нет, — сказал Ваня.

Владимир Ильич сделал ему знак.

— Идет, — прошептал он заговорщически и сбежал вниз по лестнице, чтобы встретить Надежду Константиновну: она шла, ступая совсем тихо, но он все же услыхал«.

И вот Ленин сражен приступом болезни в самый разгар очередной внутрипартийной баталии. Крупская по долгу и праву жены сразу же занимает оборону у постели больного. Над больным склоняются лучшие врачи и выносят вердикт: полный покой.

Невежественный в медицине, но именно поэтому глубоко ее уважающий Центральный Комитет ВКП(б) поручает своему генсеку товарищу Сталину ответственность за соблюдение режима, установленного врачами.

А если точнее, сам Сталин берет на себя такую ответственность. С согласия ЦК. Берет не зря. Ему уже потихоньку принесла секретарша Ленина продиктованное ей «Завещание», где больной вождь предупреждает свою партийную машину: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека…»

Неделю спустя, после утверждения Сталина ответственным за здоровье вождя, «Владимир Ильич потребовал, чтобы ему разрешили, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его дневник, — вспоминает Елизавета Драбкина. — На совещании И.В.Сталина, Л.Б.Каменева, Н.И.Бухарина с врачами решено было предоставить Владимиру Ильичу право диктовать ежедневно пять-десять минут, но так, чтобы это не носило характера переписки и чтобы на записки Владимир Ильич не ждал ответа. Свидания запрещаются. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

Люди есть люди, и каждому болевшему понятно: чуть тебе стало лучше — ты, если деятельная натура, тут же берешься за дело. Чаще всего без особого вреда для здоровья. Именно поэтому врачи не настаивали на изоляции Ленина, но она была чрезвычайно необходима его заботливым соратникам. Профессор Ферстер считал, что, если бы Ленина в октябре двадцать второго года и дальше оставляли бы в бездеятельности, он лишился бы последней радости… Работа для него была жизнью. Бездеятельность означала смерть.

Понимая это, Крупская вела себя у постели больного так, как считала нужным: она помогала мужу выжить. 21 декабря он попросил, а она написала под его диктовку письмо Троцкому. По поводу монополии внешней торговли. Ничего особенного.

Письмо? Троцкому? Врагу Сталина? При попустительстве Крупской за спиной Сталина Ленин переписывается с Троцким?

Сталин по телефону не пожалел грубых слов для Надежды Константиновны. В завершение сказал, что она нарушила запрет врачей и он передаст дело о ней в Центральную контрольную комиссию партии.

Сегодня читать такое смешно. Но тогда Крупской было не до смеха. Нервы ее на пределе. Однако она отбивается от сталинских угроз со свойственным ей хладнокровием. Пишет в Контрольную комиссию, предлагая созданной ею машине разобраться в чисто человеческой коллизии: «Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, так как знаю, что его волнует, и, во всяком случае, лучше Сталина».

Разумеется, жена за двадцать с лишним лет совместной жизни знает мужа лучше всех.

Но если партии нужно, с помощью партийных механизмов она легко докажет, что не жена, не врач, а она, партия, знает, как вести себя с больным.

Партия — превыше всего!

Ссора Крупской со Сталиным произошла через несколько дней после начала болезни Ленина, в декабре 1922 года. Ленин узнал о ссоре лишь 5 марта 1923 года, но продиктовал секретарше письмо Сталину:

«Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

После диктовки Ленин был очень взволнован. Это заметили и секретарши, и доктор Кожевников.

На следующее утро он попросил секретаршу перечитать письмо, передать лично в руки Сталину и получить ответ. Вскоре после ее ухода его состояние резко ухудшилось. Поднялась температура. Нарушилась речь. На левую сторону тела распространился паралич. Больше Ленин не вернулся к активной жизни.

Есть легенда — ее придерживался Троцкий — что Сталин отравлял Ленина медленно действующим ядом. Рассказывали, что Сталин сам сообщал ЦК, будто Ленин в тяжкие минуты болезни просил у него яду, дабы прекратить мучения.

В реальности же Сталину не нужно было стараться, как средневековому отравителю. Достаточно было сделать лишь то, что он сделал по отношению к Надежде Константиновне.

Из всех известных мне поступков Ленина я думаю о его последнем письме Сталину, как о самом прекрасном и благородном. Сам умирающий, Владимир Ильич защитил свою женщину.

Это стоило ему жизни, хотя еще почти целый год Ленин дышал. Она не отходила от него, осознавая — с его уходом перевернется страница истории не так, как они заложили ее, предчувствуя, что жизнь всего наспех собранного в ленинском кулаке государства окажется в другом кулаке.

Она была железная. Ни слезинки не увидели люди в ее глазах в дни похорон. За долгое время его болезни свыклась с фактом его смерти. Говорила на панихиде, обращаясь к народу и партии: «Эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумала всю его жизнь, и вот что я хотела сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным. Никогда этого не говорил он сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее торжественную (выделено мной. — Л.В.) минуту… товарищи, умер наш Владимир Ильич, умер наш любимый, наш родной… Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память — всему этому он придавал при жизни такое малое значение, так тяготился этим. Помните, что многое еще не устроено в нашей стране…»

Разве это похоже на речь убитой горем любящей жены?

Это голос борца революции, знающего, каким путем идти дальше, и готового взять в руки бразды правления. Да, она знала, что готова, сможет, сумеет лучше прочих…

Она также не сомневалась: никто, никогда, ни при какой погоде не даст ей в руки эти бразды.

Оставалось лишь искать опору.

Сразу после смерти Владимира Ильича Надежда Константиновна отправила два письма за границу: Алексею Максимовичу Горькому и дочери Инессы Арманд, Инессе Александровне, — самым близким людям.

Она описывала последние дни своего мужа и похороны в Москве. В письме Горькому есть такие строки: «… похоронили мы вчера Владимира Ильича. Он был до самой смерти таким, каким и раньше, — человеком громадной воли, владевшим собой, смеявшимся и шутившим еще накануне смерти, нежно заботившимся о других. Около газеты, которую мы читали каждый день, у нас шла беседа. Раз он очень взволновался, когда прочитал в газете о том, что Вы больны. Все спрашивал взволнованно: „Что? Что?“»

Крупская пишет Горькому так, словно и не лежал Ленин в параличе, словно он был активен, деятелен, ходяч.

А как же общеизвестная легенда о впавшем в детство Ленине?

Вот несколько впечатляющих строк из воспоминаний художника Юрия Анненкова, рисовавшего Ленина:

«В декабре 1923 года Лев Борисович Каменев… предложил мне поехать в местечко Горки, куда ввиду болезни укрылся Ленин со своей женой. Я вижу, как сейчас, уютнейший барский, а не рабоче-крестьянский, желтоватый особнячок. Каменев хотел, чтобы я сделал последний набросок с Ленина. Нас встретила Крупская. Она сказала, что о портрете и думать нельзя. Действительно, полулежавший в шезлонге, укутанный одеялом и смотревший мимо нас с беспомощной искривленной младенческой улыбкой человека, впавшего в детство, Ленин мог служить только моделью для иллюстрации его страшной болезни, но не для портрета Ленина».