Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

Как я уже сказал, в эту пору года здесь очень холодно, но даже холод не представляет собой нечто неизменное: невыносимая стужа, при которой вода превращается в кристалл, на следующий день сменяется более мягкой погодой, когда вода остается твердой лишь поутру, а к полудню вновь обращается в жидкое состояние. Мы уже видели снег. Ты помнишь, как путешественники рассказывали об этом северном явлении, и Али бен Кватар Майин также предупреждал нас о нем? Итак, мы уже видели снег, но он, как и лед, то есть твердая вода, до середины дня успел растаять, превратившись в сырость и грязь.

Но, повторю, самое неприятное в «погоде» — ее непредсказуемость. Даже два дня подряд нельзя рассчитывать на одну и ту же погоду. Единственное, что можно сказать наверное, — она почти всегда неприятна. И очень холодно.

Не могу описать, насколько тут все грязно и запущено. Сейчас я пишу, сидя в высокой башне у маленького окна, откуда открывается вид на сельские угодья, простирающиеся до стен города Кале. Поверхность стола сделана из столь грубой и необработанной древесины, что, как видишь, мое перо натыкается на выступы и трещины и оставляет кляксы. Каменные стены также не обработаны и сложены без всяких правил, разнокалиберные камни кое-как пригнаны друг к другу и скреплены известью. Оконное стекло состоит из мелких осколков самых разных форм и размеров, соединенных свинцовыми полосами. Оно кое-как пропускает свет, но прозрачным его не назовешь, туманное стекло искажает вид за окном. Сейчас полдень, но мне пришлось воспользоваться для письма коптящей свечой из животного жира (судя по запаху — бараньего). В огромном очаге едва дымятся здоровенные бревна, и весь жар уходит в трубу. Стены украшают гобелены с примитивными сценами охоты. Вышивка почти полностью уничтожена молью.

Я распахнул окно — только так я мог получить достаточно света, чтобы закончить письмо, — и увидел сырую землю, поля, нарезанные на отдельные полосы, мертвые, лишенные листвы деревья, дорогу, которая, огибая деревню, ведет в город, город обозначен вдали струйками дыма. Назвать дорогой эту узкую полосу грязи, всю в ухабах, можно, лишь проявив величайшее снисхождение. Грязь имеет бледновато-коричневый оттенок; иногда из-под нее проступает участок скалы — не настоящего, твердого камня, а довольно мягкого и крошащегося. Это известняк, он белый и от дождя становится скользким.

Сейчас я не вижу ни одного живого человека, зато вижу двух мертвецов: там, где дорога поднимается на холм, стоит виселица, и на ней медленно раскачиваются два подвешенных за шею трупа. Недавно какие-то птицы, крупные, черные, с большим серым клювом, прилетали клевать и терзать лица умерших, но теперь даже падальщики улетели прочь. Повешенные бедняги были заподозрены в том, что они-де шпионили в пользу графа Уорика и англичан, засевших в Кале.

Вот что я могу поведать об этих местах, мой царственный брат: они выглядят незаконченными, лишь наполовину сотворенными, словно богиня Парвати покинула их, торопясь к более важным делам, или как если бы Парвати начала акт творения на берегах наших священных рек и там довела создаваемый ею мир до совершенства, а затем окружила его рядом концентрических кругов, каждый из которых моложе предыдущего, пока наконец не добралась до этих мест через столетия, а то и тысячелетия после того, как были созданы наши.

Сейчас я должен прерваться — мне предоставили аудиенцию у герцога Сомерсета.

Я вернулся из приемной герцога. Этот молодой вельможа, едва ли двадцати пяти лет от роду, очень высокомерен. Он заставил нас дожидаться вместе с другими просителями перед залом, где он восседал на троне, точно король. Когда наступил наш черед быть представленными и нас вытолкнули вперед и поставили перед троном, герцог явно рассчитывал, что мы будем низко кланяться ему, как и все остальные. Должен признаться, меня это задело. Я полагал, что в любой стране знать должна, по крайней мере, обладать изысканными манерами и понимать, как подобает себя вести. Этому человеку хорошо известно, кто я такой — кровный брат императора! У него нет ни малейших оснований так возноситься. Насколько я понимаю, хотя герцог осаждает тех, кто засел в Кале, сам он тоже попал в окружение в этой небольшой крепости Гиень. С ним здесь всего тысяча человек, правда, он надеется получить подкрепление, когда погода позволит англичанам высадиться на берег.

Но не буду затягивать эту историю. Али, как всегда, сумел все уладить. В обмен на несколько фунтов имбиря, мускатного ореха, кориандра, корицы и гвоздики (я имею в виду — по нескольку фунтов каждого вида пряностей) герцог обещал проводить нас до ворот Кале, при условии, однако, что мы пообещаем не пересекать канал и не направляться в Ингерлонд — вместо этого мы должны нанять в порту корабль до германского города Бремен и там заняться торговлей. Насколько я понял, Бремен один из крупнейших городов так называемого Ганзейского союза[15]. Это товарищество купцов, в чьем распоряжении находятся порты вдоль побережья материка от Брюгге до Московии. Они надзирают почти над всей торговлей на Западе, за исключением торговли с Ингерлондом. Разумеется, мы совершенно не намерены ехать в Бремен, Али требовался лишь предлог, чтобы все-таки переправиться в Ингерлонд. Как только наше положение прояснится, я сообщу тебе, сработала ли его хитрость.

Еще два слова относительно Али. Он оказался для нас чрезвычайно ценным спутником, хотя внешность его по-прежнему оставляет желать лучшего. Он изумительно владеет языками и сумел объясниться с жителями всех стран, через которые нам довелось проезжать. Разумеется, на это можно было рассчитывать, поскольку Али предлагал нам себя именно в качестве проводника, но, должен признаться, я получил больше, чем надеялся. Помимо прочего, он прекрасно умеет обходиться с людьми, заключать сделки, выгодно продавать товар и устраивать нашу жизнь с возможными удобствами. Как и мы все, Али облачился в меха, в длинную потертую шкуру одному лишь Шиве известно, какому существу она прежде принадлежала. Под этой шубой Али по-прежнему носит засаленную накидку, надетую через голову, сохранил он и старый свой тюрбан, и набедренную повязку. Тем не менее он держится с таким достоинством, что поневоле вызывает уважение.

Аниш тоже держится молодцом, хотя страдает от холода больше всех нас… Я слышу стук в дверь. Закончу, когда выясню, кто ко мне пришел.

Это были Аниш и Али, они принесли дурные вести. Придется отослать домой наших воинов. По-видимому, их смуглота, свидетельствующая, по нашим понятиям, о здоровье, в сочетании с диковинным для здешних мест нарядом и оружием, показалась этим людям страшной, даже бесовской. Они вызвали у англичан враждебность, вероятно, порожденную завистью. Сомерсет отказывается пропустить солдат вместе с нами. Али подозревает, что герцог опасается, как бы они не присоединились к Уорику ведь столь могучие колдуны могут оказать решающее влияние на исход войны. Что ж, двинемся дальше без них. Али утверждает, что мы сможем нанять телохранителей, когда они нам понадобятся. Теперь наша экспедиция состоит всего лишь из дюжины человек, считая буддийского монаха, не покидавшего нас с момента выхода из Града Победы, и факира, который уже не способен пробудить в нас любопытство слишком много раз мы все видели его трюки. Зато он собирает зевак в деревнях и на ярмарках и получает за выступление пищу и какую-то мелочь. Выручкой он делится с монахом.

Вот и все. Дневной свет угасает, а свеча коптит и воняет пуще прежнего.

Это послание отвезут тебе наши воины. Я готов позавидовать им, хоть им и предстоит нелегкий путь.

Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.

Харихара».

Глава четырнадцатая

«Дорогой брат,

итак, наконец мы в Кале — не знаю, правильнее назвать это место крепостью или фортом, — и дела наши обстоят немного лучше. Мы хотя бы живем в тепле, в более или менее чистом помещении, и компания у нас довольно веселая, хотя и грубоватая. Но сперва надо описать те двадцать миль пути, преодолев которые мы попали в Кале.

Мы плелись по щиколотку, а порой и по колено в грязи. Герцог Сомерсет отнял у нас верховых лошадей это называется «реквизировать», — оставив нам лишь обозных мулов. Вообще-то их он тоже «реквизировал», однако по просьбе Али согласился вернуть за выкуп. Нам пришлось идти пешком, но, по крайней мере, мы смогли увезти с собой драгоценности и остатки пряностей, предназначенных для торговли и оплаты дорожных расходов.

Дождь висел над унылой равниной, словно завеса серо-седого шелка. Капли дождя здесь такие мелкие, что они проникали сквозь одежду или, во всяком случае, как-то выискивали малейшие зазоры между одеждой и кожей. Ноги увязали в изжелта-белой глине, скользкой и вязкой да-да, эта глина прилипает к обуви, словно непромытый и переваренный рис, но в то же время ноги скользят по ней, и путнику грозит падение. Нам встретилось несколько речушек, которые мы перешли по узеньким дощатым мосткам по ним едва могла бы проехать деревенская повозка, — но три мелких ручья вовсе не имели мостов, и мы были вынуждены переходить вброд, таща за собой упиравшихся ослов и мулов.