Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

Монах снял сандалии и широкую рясу, оставил их у самого края воды, прошел мимо охранявших лестницу львов и ступил в пруд.

Он загораживал собой свет, а отблески, игравшие на поверхности воды точно бриллиантовые грани, позволяли различить лишь силуэт. И все же один солнечный луч, отчасти растворившийся в тумане крошечных капелек, притянутых его теплом, заиграл за спиной монаха. Прошло еще мгновение, прежде чем мой разум осознал то зрелище, которое открывалось моему здоровому глазу. Странно, не правда ли? Мозг подчас отказывается признавать свидетельства органов чувств, если они противоречат его ожиданиям. В таких случаях мозг готов принять кислое за сладкое и горячее за холодное что же касается меня, в данной ситуации мозг все еще пытался доказать, что чуть покатые, податливые плечи, талия, казавшаяся особенно тонкой над широкими бедрами с ямочками и пышными ягодицами, должны принадлежать мужчине.

Но мозг отказался от бессмысленных потуг, когда девушка слегка наклонилась и прекрасным женственным жестом зачерпнула воду, чтобы омыть себе грудь. Грудь я пока разглядеть не мог. Купальщица сделала еще несколько шагов, вода достигла ее подмышек, и тут она повернулась, дав мне возможность убедиться, что передо мной, вне всякого сомнения, женщина. Я узнал это смуглое тело, то была Ума, молодая женщина, я чуть не сказал богиня, принимавшая меня в первую ночь в Граде Победы.

Глава одиннадцатая

— Али? — Как сладостно она пропела два слога моего имени! Голос ее ласкал и воздух вокруг, и воду, но призыв, несомненно, был обращен ко мне. — Али бен Кватар Майин? Войди в воду, не смущайся, иди ко мне.

Я заметил, что правой рукой все еще сжимаю рукоять кинжала. Выпустив оружие, я оставил его в складках набедренной повязки, прихрамывая, выбрался из своей ниши и остановился на лестнице между двумя львицами. Здоровой рукой я ухватился за ухо каменного зверя. Сердце мое билось, словно только что пойманная птица. Уже двадцать лет, с тех пор как мать моего Гарея поведала мне, что ждет ребенка, я не видел полностью обнаженную женщину.

Ума была прекрасна. Две-три родинки на спине — любитель мраморных изваяний мог бы счесть их изъяном — лишь добавляли ей то главное качество, без которого тело не будет совершенным, они сообщали девушке индивидуальность, особенность, отличающую подлинно прекрасное от банальности, рабски воспроизводящей образец. Эти родинки говорили о двух столпах, на которых покоится здание жизни: об изменчивости и смертности плоти. Тебя удивляет, что я рассуждаю подобным образом? Многочисленные странствия, физическое увечье, ненасытное любопытство и склонность к рассуждениям о том, что как устроено, дали мне возможность много читать и общаться с великими умами.

Бритая голова Умы начала обрастать легким пушком, придавшим ей какую-то милую уязвимость — так и тянуло ласково погладить ее. Черты лица проступили отчетливей, глаза, эти темные озера с изумрудными искрами, сделались больше, щеки не так выдавались, ярко-красные губы казались полнее. В ту первую нашу встречу Ума накрасила веки голубовато-зеленой краской с серебряным отливом, обвела губы, украсила руки и шею ожерельями, цепочками из золота и драгоценных камней все это способствует полету фантазии, но исключает человеческую нежность.

Девушка шла мне навстречу, раздвигая телом толщу воды, переходя с более глубокого места на более мелкое, ближе к берегу, на ее темной коже сменялись золотившие ее блики солнца, сумрачная тень и вновь свет. Вода льнула к ее телу, сперва иссиня-черным бархатом, затем плавленым золотом облекая округлую грудь, изящные очертания живота, бедра и то, что между бедрами. На темных волосах, скрывавших тайну, капли воды сверкали точно бриллианты.

— Иди сюда! Иди! — Она призывно раскрывала мне объятия, вверх ладонями, более светлыми, чем тыльная часть руки, призывала к себе.

В первое мгновение теплая вода с непривычки показалась холодной, обвилась петлей вокруг моей лодыжки, и я вздрогнул, остановился, отыскивая надежную опору на скользком дне бассейна.

Когда я вошел в воду, Ума немного отступила, а затем вновь двинулась мне навстречу, вода поднялась гребнем между нами, когда девушка с силой прижала меня к себе, коснувшись щекой моей груди. Она дрожала, но я понимал, что не мной вызвана эта дрожь.

Отступив на шаг, молодая женщина сделала то, чего никто никогда для меня не делал ни шлюхи, которых я частенько навещал, прежде чем женился на матери Гарея, ни моя жена, ведь она была слепой, а сам я не стал бы принуждать ее к этому: Ума вложила палец во впадину, отделявшую мои ребра от бедра, в эту глубокую расщелину со сморщенным шрамом, где остановился шестьдесят лет назад ятаган суннита. Медленно, медленно каждая частичка кожи чувствовала ее прикосновение, и теперь меня тоже сотрясала дрожь — Ума проследила пальцем кривой зигзаг, тот путь, который сталь проложила среди моих ребер, и выше, к неровно сросшейся ключице, срезанному подбородку, разорванным губам, прошлась по щеке, коснулась лишившейся глаза глазницы. И тут она рассмеялась, ее смех серебряным колокольчиком заметался под яйцеобразным куполом.

Она прижалась ко мне еще теснее, и я почувствовал легкий аромат корицы так пахла ее кожа, — заглушавший запах воды, поднимавшейся из потайных недр земли, из глубокого источника. Ума просунула обе руки между моими руками и телом, подняла их высоко, почти касаясь моих подмышек. Моя скрюченная рука немного мешала, но Ума провела руками по моим бокам до самых бедер, а затем ее ладони вновь двинулись вверх, но на этот раз она слегка царапала меня ногтями, и я внезапно ощутил прилив желания. Ума улыбнулась мне, положила руки мне на плечи, и я почувствовал, как там, внизу, мой лысый старичок твердеет, соприкоснувшись с ее животом. Обеими руками, и здоровой, и той, что напоминала когтистую лапу, я обхватил груди девушки, тяжелые, крепкие груди коснуться их казалось почти святотатством, но груди лежали в моих ладонях спокойно и гордо, словно наливные яблоки.

Руки Умы заскользили по моей шее, кончики пальцев проследили вздутые жилы, дразняще потянули обвисшую старческую кожу, дернули за морщинистые мочки, стали подниматься по шее вверх, к затылку, забираясь под седые волосы, которые я предпочитаю прятать под тюрбаном. И вновь этот смех, совсем тихий, едва ли громче вздоха.

— Али, ты сильный? Давай-ка посмотрим.

Она повисла у меня на шее и начала подтягиваться вверх. С тела ее ручьем стекала вода. Бедра девушки обхватили мою талию, лодыжки сомкнулись у меня за спиной. Она была легонькой, к тому же и вода помогала, и все же я боялся рухнуть вместе с ней.

— Держи меня крепче, глупыш!

Что мне оставалось делать? Я подхватил ее здоровой рукой под ягодицы, искривленной левой рукой обнял за талию. Ума принялась извиваться, и мои пальцы скользнули между ягодиц в темную, теплую влажность потайных женских местечек. Она уже почти перестала дрожать. Опустив подбородок мне на плечо, Ума покусывала меня за ухо. Потом она вновь задвигалась, и ее грудь оторвалась от моей груди с забавным чмоканьем, словно кто-то резко втянул щеки и пришлепнул губами.

— Али, тебе надо помыться, верно? Отнеси меня к бортику, там есть мыло.

Я только теперь разглядел деревянный поручень, опоясывавший бассейн пониже его каменного края, у самой поверхности воды. Там возле ступенек — вода здесь едва доходила мне до колен — стояла маленькая бутылочка из алебастра и рядом лежала губка, быть может, одна из тех, что мы купили у парнишек в лодке, когда плыли по Красному морю. Я подсадил Уму на край бассейна, протянул ей бутылочку и губку. В бутылочке переливалась какая-то густая мазь, Ума вытряхнула несколько капель ее на губку и покрепче ухватила губку правой рукой.

— Иди сюда. Встань между моих ног.

Она была уверена в своей власти, эта красивая молодая женщина.

Она принялась размазывать по моим плечам, груди и животу это вещество, жемчужно-белого цвета и припахивавшее лавандой.

— Ближе, так я не дотянусь.

Она забавлялась, намыливая мне перед, зачерпывая пригоршнями воду и поливая меня, так что все мое тело покрылось пеной. Сперва я напрягся.

— Спокойнее. Я хочу доставить тебе удовольствие. Тебе будет приятно.

Я наклонился, уперся ладонями в край бассейна, как бы заключив Уму в плен своих рук. Тела наши вновь сблизились, ее дыхание коснулось моего уха, и я вновь ощутил частое биение своего сердца. Руки девушки заскользили по моей спине, в одной была губка, другая касалась моего тела открытой ладонью, сжимала тощие ягодицы, морщинистые, точно скорлупа грецкого ореха.

— Расставь ноги. Не стесняйся. Мама или няня делали с тобой то же самое, когда ты был маленьким.

И вновь лысый старичок у меня внизу поднялся, прижимаясь к телу девушки, однако на этот раз он был горячим и совсем твердым, и ягодицы тоже затвердели от прикосновения ее пальцев. В глазах у меня стояли слезы радости и благодарности, сердце разбухло, словно губка, я чувствовал себя как беззащитный звереныш, нашедший наконец убежище, словно после шестидесяти нелегких лет я вернулся домой. Правая рука Умы вынырнула у меня из подмышки, скользнула между нами. Она теснее прижалась животом к моему старичку и принялась ласково растирать его, двигать по нему пальцами вверх и вниз. Жар становился нестерпимым.