Одиночество героя - Анатолий Афанасьев

— А ты?

— Я не заяц, папа. Бегать ни от кого не собираюсь. Я чуть не вспылил, но это ни к чему не привело бы.

— Хорошо, ты не заяц, но ведь не дурак, надеюсь. Бывают обстоятельства, когда глупо лезть на рожон.

— Я не лезу. Все в руке Божией. Опасность, папочка, не там, где мы ее предполагаем, совсем в другом месте.

— Это твое последнее слово?

— Нет. Раз ты в беде, я готов тебе помочь. Можно мне приехать?

Словно теплой водой меня окатило.

— Спасибо, сынок. Если потребуется твоя помощь, сообщу. Дай-ка матери трубку.

С Нелли Петровной попрощались мирно, без упреков и дальнейших выяснений. Сошлись на том, что пусть Витя остается, ничего страшного, но лучше ему хотя бы пожить у какого-нибудь своего приятеля из секты. Витя обещал подумать.

Одно мне не понравилось, Лялька заявила, что всегда знала, что я сумасшедший.

— Ты будто нормальная, — буркнул я. — Вы с этим прибором морочите народ и думаете…

Не дослушала, повесила трубку.

Ближе к ночи дозвонился до Жанны. Она ездила в больницу и видела Герасима. Его перевезли из реанимации в отдельную палату. Он разговаривает, шутит. Врачи удивляются его живучести. Говорят, не видели, чтобы после такого ранения человек так быстро восстанавливал силы. Жанна счастливо смеялась.

— Кстати, Вань, просил тебя заглянуть.

Я ушам своим не верил.

— Жанна, ты не перепутала? Ты именно с Герасимом разговаривала? Может, кто-нибудь похожий на него?

— Типун тебе на язык.

— Тогда я прямо с утра подскочу.

— Вань, только я тебя прошу!

— О чем?

— Не втягивай его в свои дела. Хотя бы подожди, пока окрепнет.

Я не обиделся: сестра права. После всего, что случилось, я и сам ощущал себя этаким хитрым маленьким мафиози, озабоченным исключительно темными делишками.

Уснул поздно, во втором часу ночи. Оленька так и не объявилась.

Девяти не было, когда меня разбудил телефон. Жаль, — сон снился приятный, игривый, хмельной. Оленька лежала рядом, я чувствовал пальцами ее упругую, юную грудь. Оленька отталкивала руку, вырывалась, смеялась. Лепетала: «Ой, как же это можно, Иван Алексеевич, а если родители узнают?! Вы меня с кем-то путаете, Иван Алексеевич!» Я лез напролом, как распаленный бычок, откуда прыть взялась. Она хотела, чтобы я вел себя именно так: безрассудно, неистово. Она говорила, что любит, когда ее насилуют. Только не помню, когда говорила — в этом же сне или наяву?

Этот сон не досмотрел, как и многие другие сны в своей жизни. Потянувшись на ощупь к телефону, испугался: кто мог звонить в такую рань?

Дунул в трубку, тихонько спросил:

— Кто это? Алло, кто это?

— Иван Алексеевич, вы что, спите? — забухтело в трубке насмешливо. Михась Германович, юридический ублюдок из фирмы «Алеко». Я сразу его узнал. Мгновенно переместился из ласкового сна в угрюмую реальность.

— Да, слушаю, — болезненно ощутил, как сердце покатилось куда-то в желудок.

— Не думал, что вы такой лежебока. Тем более при ваших форс-мажорных обстоятельствах. Боялся, что не застану. Думал, рыщете по городу.

— Не понимаю, — изо всех сил я старался, чтобы голос не дрогнул. Почему-то это казалось важным. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Сегодня, как вы помните, день выплаты. Надеюсь, набрали требуемую сумму?

Я молчал.

— Алле, Иван Алексеевич! Пожалуйста, не засыпайте. Давайте договоримся, где встретимся. В городе или подъедете ко мне? Хотите, к вам подскочу. Меня не затруднит.

— Сколько? — спросил я.

— Как это сколько. Голубчик, да вы в облаках витаете… Мы же условились: двадцать пять тысяч авансом, остальные в рассрочку на месяц. Кстати, у меня хорошая новость. Гарий Хасимович любезно согласился на такие условия.

— Подождите секунду, — я положил трубку рядом с аппаратом, вылез из кровати, сходил на кухню за сигаретами. Прикурил и вернулся вместе с пепельницей. Сигарета не помогла: в голове вакуум.

— Вы слушаете, Михась Германович?

— Да, да, слушаю. Денежки в какой валюте?

— Видите ли, у меня пока нет денег. Я предпринял кое-какие попытки, но денег пока нет. Вы не могли бы повременить, скажем, три дня?

Примерно я догадывался, что он ответит.

— Иван Алексеевич, не советую шутить такими вещами, — донеслось как из проруби. — Что значит повременить три дня? Что за игру вы затеяли?

В его удивлении не было наигрыша, и впервые за эти дня я по-настоящему испугался. Так испугался, что ноги окоченели.

— При чем тут игра? У меня нет денег, это же понятно. Суммы, которые вы называете, для меня вообще звучат фантастически. Я стараюсь выкрутиться, делаю какие-то шаги. Почему же нельзя подождать три дня? Ну, хотя бы два.

Теперь он довольно долго молчал, я его не торопил.

— Иван Алексеевич, — наконец отозвался, — вы же интеллигентный человек, верно?

— Вам виднее. Ведь вы тоже интеллигентный человек.

— Как интеллигентный человек, вы не можете не понимать, с какого сорта людьми вступили в своеобразные финансовые отношения. Лично я могу пойти навстречу, дать вам три дня, десять дней, вообще простить долг. Я, но не они. У них свои очень четкие представления о моральных обязательствах. Своя этика. Не говорю, что полностью ее разделяю, но это факт, с которым мы не можем не считаться. Боюсь, Гарий Хасимович меня и слушать не станет. Для него долг такое же святое понятие, как, как…

— Как тюрьма, — подсказал я.

— Не думаю, что сейчас удачное время для шуток… Итак… Единственное, на что он может согласиться, — это на удвоение первоначальной суммы. И то я неуверен…

— Сколько же тогда будет с меня? Не двести, а четыреста тысяч?

— Зачем же? Удваивается пока только аванс. Вместо четвертака через три дня внесете пятьдесят тысяч.

Я вздохнул с облегчением. Меня абсолютно не трогали его расчеты и то, какие цифры он назовет. Важно было оттянуть время.

— Это справедливо, — сказал я. — Удваивается так удваивается. В связи с этим у меня вопрос. Вы не знаете, где Ольга?

— Какая Ольга? …Ах, та девица, которую вы купили у покойного Леонида Григорьевича? Она что, действительно вам так дорога?

Наглость юриста-ублюдка была особенного свойства, не как у обычных бандюков. Бандюки все же попроще: по пятаку, урою, ты не прав, братан — и прочее, но под шкуру не лезут. Михась больше напоминал ведущего из популярного телешоу (их у нас десятки), который, задавая любой вопрос, обязательно утробно кряхтит и на что-то скабрезно намекает. Как у телеведущих, в каждом его слове звучало высокомерное, снисходительное презрение. Про таких сказано у Конфуция: возвеличь низких и уничтожь благородных — и государство будет разрушено.

— Родители беспокоятся, — сказал я. — Она же дома не ночевала.

— Об этом ли сейчас думать, Иван Алексеевич, — упрекнул юрист. — Не ночевала, значит, задержалась у другого клиента. Вряд ли вы у нее один. Ладно, постараюсь убедить Гария Хасимовича… Три дня с удвоением ставки. Но учтите, это последняя уступка. Да и то не уверен…

— Спасибо, Михась Германович, — поблагодарил я прочувствованно.

…У моего «жигуленка» оказались проколоты оба передних колеса, а также вырвана с корнем антенна. Зато под «дворником» белела бумажка с лаконичной надписью, выведенной черным фломастером: «Поторопись, паскуда!»

Одно колесо я поменял на запаску, а второе кое-как подкачал, лишь бы дотянуть до ближайшего шиномонтажа. Пока работал, вокруг собрался народ:

Кеха Соломонов из пятого подъезда, дядя Сеня, владелец шоколадной «ауди», Михалыч — алкаш-надомник, не просыхающий последние пять лет, пропивший разум, но всегда готовый чем-нибудь подмогнуть; Фархад Фазулиевич, купивший две квартиры на третьем этаже и с помощью евроремонта превративший их в единые апартаменты, подступившие прямо к лифту; Шурик Соколкин, начинающий челнок из вечных допризывников, еще кое-кто, — всё наш дворовый автомобильный люд. Была тут также Варвара Тимофеевна, похмелившаяся с утра. Но она стояла в стороне, горестно опершись на метлу. Обсуждали, кто мог учудить такое с моей машиной. Большинство сходилось на том, что это дело рук Славика Тимонина с его компанией, малолетки поганые! Днем они шныряют по городу, рубят бабки, а по ночам бесятся во дворе в беседке — там у них и стол, и два лежака на случай, если кто захочет отдохнуть с барышней. К машинам Славкина шушера уже не раз подбиралась, тырила магнитолы, снимала колеса, просто так, от скуки уродовала кузова. Наши водилы давно строили планы, как половчее шугануть кодлу, облюбовавшую двор, но это было опасно. Малолетки могли помститься. Все они были озверелые, накуренные, полудикие и человеческие слова понимали с трудом. Жаловались родителям малолеток, которые все жили в нашем доме, но те лишь беспомощно разводили руками. Понятно, что и сами побаивались своих детишек. Фархад Фазулиевич, как типичный новый русский, хотя родом из Баку, один раз в сердцах (на свекольном «мерсе» расколотили передние фары) предложил устроить хулиганам нормальную зачистку, но общество его не поддержало. Возможно, в душе кое-кто с ним согласился, но вслух никто одобрения не высказал. Все же радикальная зачистка — это крайняя мера. Дети, хоть и осатаневшие. Жалко убивать. Видно, и на московских просторах не до конца искоренен христианский дух.