Одиночество героя - Анатолий Афанасьев

Зинаида Павловна деликатно обмакнула печенье в кофе:

— Все, конечно, верно, но вот я еще слыхала, бывают волки-оборотни. Это что такое?

— Каждый волк — оборотень, — солидно объяснил Климов. — Как и большинство людей.

— Не понимаю, — Зинаида Павловна не донесла печенье до рта, загипнотизированная его пристальным взглядом.

— Чего же тут понимать, уважаемая Зинаида Павловна. В каждом человеке сидит волк, хотя он сам об этом может не знать. А сойдутся обстоятельства — сразу проявится.

— И во мне тоже?

Климов сочувственно улыбнулся:

— Не надо пугаться. Волк — животное благородное, никогда не убивает ради забавы. Волчья примесь — самая лучшая в человеке, самая близкая к природе.

— Что ты говоришь, Миша? Или шутишь?.. Сам-то ты этих волков видел?

— Говорю же, наблюдаю за ними.

Зинаида Павловна зашла с другого бока:

— С тобой, Миша, такой страшный, лохматый пес ходит. Он тоже оборотень?

— Линек? Нет, обыкновенная собака.

— Откуда же она взялась? То не было, а то вдруг появилась. Говорят, какая-то особенная порода. В деревнях такой нету.

— Дворняга. Но мамочка не иначе с волкодавом согрешила, это верно, — с гордостью ответил Климов. — Появился он и впрямь чудно. Как-то встаю утром, слышу, скулеж под дверью. Год назад, по весне. Отворил — сидит такой пушистый комочек и глазенками зырк-зырк! Да как тявкнет на меня: дескать, чего так долго спишь?.. Черт его знает! В лесу много тайн.

— Ну да, ну да, — Зинаида Павловна опустила глаза, чтобы не выдать себя. Пригубила остывший кофе. В лесу много тайн! Вот и выдал себя, голубчик.

— Своенравный пес, — продолжал благодушно Климов. — Не оборотень, но близко к тому. Сегодня, к примеру…

В коридоре захлопали двери, раздались громкие голоса. Зинаида Павловна подхватилась, выглянула из комнаты. С кем-то поздоровалась. Вернулась к Климову:

— Ступай, Миша, пришел хозяин. Сейчас самое лучшее с ним говорить. После-то огрузнеет…

Борис Захарович выглядел так, словно его накануне уложили в гроб, да он некстати вспомнил, что надобно еще разок сбегать на службу: сизый, опухший, глаза не смотрят, словно их глиной залепило. Подал Климову руку, словно мокрый валенок дал потрогать. Тут же, не таясь, прошел к шкафу, покопался там, набулькал в стакан, загородясь спиной. Запрокинул голову, выпил. На ощупь добрел до стола, плюхнулся на стул. Тупо глядел на Климова, будто не узнавал. Дышал тяжело, со свистом. Но нашел в себе силы объяснить:

— Сердчишко балует. Счас, подожди. Отпустит.

Климов думал грустно: не ты один, брат, не ты один. Скоро всех мужиков споят. С алкашами легче управляться.

Минуты не прошло, как обстановка переменилась. Хомяков посвежел, морщины на лбу разгладились, на щеках проступили свекольные пятна.

— Ух! — отпыхался. — Вроде полегче… Сам не желаешь подлечиться? Лекарство хорошее, американское.

— Благодарствуйте, я здоров, — поклонился Климов.

— Как же, как же, слыхали, какой ты праведник… Значит так, праведник, у меня важная просьба.

— Слушаю, Борис Захарович.

— Не только слушай, постарайся понять… У тебя сколько лосей гуляет в хозяйстве?

— Пара или пятачок, когда как.

— Значит, так, — Борис Захарович приосанился, надул щеки. — Большой гость к нам едет отдохнуть, оттянуться. Готовь одного лося на отстрел.

— Сейчас не сезон, — напомнил Климов.

— Плевать на сезон. Это, Миша, такой человек, каких ты еще не видел.

— Все равно по закону…

Хомяков посуровел, поднял руку:

— Погоди, егерь. Закон на этой территории — это мы с тобой. Как сделаем, так и будет. Или я не прав?

— Правы, конечно. Но зверя не дам губить, — ему было скучно пререкаться с алкашом, захотелось поскорее на воздух. Борис Захарович сходил к шкафу и поставил на стол бутылку, на которой сияла этикетка: «Буратино». Вопреки ожиданию, он ничуть не рассердился. Подмигнул Климову, отмерил себе полстакана, поглядел через стакан на свет, выдохнул и выпил. Бросил в рот карамельку.

— А ведь я знал, Миша, что упрешься. Пугать тебя, разумеется, бесполезно?

Климов молча кивнул.

— Деньги тебя тоже не интересуют?

— Мне зарплаты хватает.

— И совести у тебя нету?

— Вам виднее. Я пойду, Борис Захарович? Дел много.

Хомяков вторично поднял руку, будто просил слова с места. Задумчиво молвил:

— Праведник ты мой дорогой… Я уж думал, такие, как ты, давно повывелись, а ты вот он на мою голову — живой и крепкий. Да, Миша, сложная штуковина — жизнь. Я, честно сказать, таким, как ты, никогда не был. Сызмалу знал, что почем на свете. Судьба-злодейка несправедливо распорядилась, а то разве в этом вонючем кабинетике сидел бы… Но голову старику ты напрасно дуришь. Никакой ты не бывший учитель, хоть мне десять документов покажь. Совсем в ином месте ты обретался. И вышибли тебя с того места как раз за твой характер. Угадал, нет?

— Вам бы вздремнуть часика два, — мягко посоветовал Климов. — Не дай Бог, видения начнутся.

Борис Захарович не обратил внимания на дерзость. Он слегка поплыл от утренней порции «Буратино».

— Господин этот, который приедет, может нас с тобой, Миша, озолотить, а может в землю зарыть. Власть у него нынче непомерная. Смириться бы надо, Миша, а? Лосей по лесу много бродит. Человека пожалеть бы, Миша. Человека! Помнишь, как Горький говорил? Человек — это звучит гордо.

Климову стало невмоготу. Он вскочил на ноги, схватился за голову, будто что-то вспомнил.

— Борис Захарович, простите Христа ради, надо бежать. Не взыщите, в другой раз договорим.

— О чем договаривать?! — гаркнул начальник. — Лося готовь — вот и весь договор.

Но на этом крике его пыл иссяк, он обмяк в кресле, брезгливо изучая пустой стакан. Началась вторая — созерцательная — стадия опохмеления. Климов выскользнул из кабинета…

Пес Линек поджидал возле конторы, развалясь на солнышке под забором — морда масляная, самодовольная, видно, где-то чего-то уже прихватил, нажрался. Увидя хозяина, подбежал, ткнулся мордой в колени, отчаянно размахивая хвостом. Как же, разлука на целый час затянулась.

— Лося им подавай, — пожаловался Климов. — Малютку несмышленого. Жулье ненасытное! Получат они его у нас, как же! Верно, Линь?

Пес ворчливо закряхтел.

Пошли в магазин, расположенный через улицу. В магазине народу никого — одна молоденькая, яркоглазая продавщица Настенька. Зато полки уставлены богато. Импортное изобилие почти такое же, как в Москве. Наконец-то наведался дядюшка Сэм в русский медвежий угол, не побрезговал, слава рынку! Горы всевозможных консервов, снедь в нарядных упаковках, ящики пива в жестянках, шоколад, жвачка, копченья и соленья — чего тут только не было, вплоть до хваленых памперсов. Лишь один из дальних отсеков огорожен под отечественную продукцию: с десяток тощих синих кур под стеклом и коричневые пакеты то ли с пшеном, то ли с супом.

При появлении Климова девушка многозначительно покраснела:

— Давненько не заглядывали, Михаил Федорович!

— А чего заглядывать, — хмуро отозвался Климов. — У тебя же, мне сказали, жених есть.

— Какой жених? Что вы? Нет никакого жениха. Откуда он возьмется?

Стройная, обтянутая белым халатом, как березка корой, она глядела прямо в глаза, бесстрашно и дерзко. Пунцовые губы улыбались.

— Веревка у тебя есть? — спросил Климов. — Не бечевка, нормальная бельевая веревка?

— Зачем вам, Михаил Федорович? Вы что же, сами себе стираете?

— Мало ли, — сказал Климов. — Вдруг приспичит повеситься.

Если не было народу, он всегда позволял себе одну-две немудреных шутки, что привело к тому, что между ними завязался глубокий, потайной роман. Во всяком случае, Настенька в этом не сомневалась.

Да что там, Климов вовсе был не против, он без женщины усыхал на корню, и коли не зарок…

Однако Настенька при любом раскладе ему не подходила, он это понимал. Его партнерши все остались в городе — развратные, искушенные, матерые самки, пожирающие плоть. Настенька не для него. Она хрустнет и сломается в пальцах, как соломинка. Даже думать страшно.

Но не так она была проста, как ему казалось. Против обыкновения, никак не отозвавшись на шутку, не опуская глаз, побледнев, спросила:

— Почему вы никогда не говорите серьезно? Вам кажется, я глупенькая деревенская девочка, да?

— Не кажется, а так оно и есть.

— Вдруг ошибаетесь?

— Объясни.

— Хотите, приду в гости? Постираю, приберусь. Я все умею. Небалованная.

Заманчивое предложение не застало его врасплох. На хорошие слова он привык отвечать без утайки.

— Не спеши, Настенька. Надо будет, сам позову.

На бледном, нежном личике расцвела торжествующая улыбка:

— Как же вы позовете, если вы боитесь?

Такого он не ожидал. Чересчур азартно пылали девичьи глаза. Климов потупился, пробурчал: