Закат и падение Римской Империи. Том 1 - Эдвард Гиббон

Благодаря таким-то порядкам покоренные народы и сли­лись незаметным образом под общим именем римлян в один народ. Но в центре каждой провинции и в недрах каждого се­мейства все еще существовал тот несчастный класс людей, который нес на себе всю тяжесть общественных уз, не имея никакой доли в их выгодах. В свободных государствах древ­ности домашние работы не были ничем ограждены от кап­ризных жестокостей деспотизма. Окончательному упроче­нию Римской империи предшествовали века насилий и хищ­ничества. Класс рабов состоял большею частью из тех взя­тых в плен варваров, которых захватывали на полях битв це­лыми тысячами, которых продавали потом по дешевой цене и которые, привыкши к независимости, горели нетерпе­нием разорвать свои узы и отомстить за них. Против таких внутренних врагов, не раз своими отчаянными восстаниями ставивших республику на край погибели, самые строгие постановления и самое жестокое обращение, по-видимому, верховным законом самосохранения. Но ког­да главные народы Европы, Азии и Африки соединились под одной верховной властью, внешний источник, из которого в изобилии добывались рабы, стал сякнуть, и римляне на­шлись вынужденными прибегать к более мягкому и более медленному способу их размножения. В своих многочислен­ных семьях и в особенности в своих загородных поместьях они стали поощрять браки между своими рабами. Природ­ные чувства, привычки, порождаемые образованием, и обла­дание такого рода собственностью, которая находилась в не­которой зависимости от других, - вот что содействовало облегчению тягостей рабства. Жизнь раба сделалась более ценной, и, хотя его благополучие все еще зависело от харак­тера и денежных средств господина, человеколюбие послед­него уже не сдерживалось страхом, а напротив того, находи­ло для себя поощрение в его личных интересах. Улучшению нравов содействовали добродетели или политические расче­ты императоров, и покровительство законов было распрост­ранено эдиктами Адриана и Антонинов на самую презрен­ную часть человеческого рода. Право распоряжаться жизнью и смертью рабов было отнято у частных лиц, которые так ча­сто им злоупотребляли, и передано исключительно в руки судей. Подземные тюрьмы были уничтожены, и если жалоба раба на невыносимое с ним обхождение была признана осно­вательной, то обиженный раб или получал свободу, или пе­реходил к другому, менее жестокому господину.

Римский раб не был лишен лучшего утешения в бедствен­ном положении - надежды, и, если ему представлялся случай принести пользу или удовольствие, он мог надеяться, что усердие и преданность нескольких лет будут вознаграждены неоценимым даром свободы. Милосердие господина так ча­сто имело своим источником низкие побуждения тщесла­вия и корыстолюбия, что законодатели находили нужным не поощрять, а сдерживать широкую и неразборчивую щед­рость, которая могла превратиться в очень опасное злоупот­ребление. В древней юриспруденции существовало прави­ло, что у раба нет отечества, поэтому вместе со свободой он получал право вступать в то политическое общество, в кото­ром его патрон состоял членом. В силу этого правила привилегии римского гражданства сделались бы достоянием низ­кой и смешанной толпы. Поэтому из него были сделаны сво­евременно некоторые исключения и это почетное отличие стали раздавать только тем рабам, которые получали торже­ственное и легальное manumission на основании уважитель­ных причин и с одобрением судьи. Даже эти избранные вольноотнущенники получали не более как личные права граж­данства и были лишены гражданских или военных отличий. Как бы ни были достойны или богаты их сыновья, они также считались недостойными занимать места в сенате, и следы рабского происхождения считались совершенно сглаженны­ми не прежде как в третьем или четвертом поколении. Та­ким образом, без нарушения различий рангов открывалась в отдаленном будущем перспектива свободы и почестей даже для тех, кого спесь и предрассудок неохотно причисляли к разряду человеческих существ.

Однажды сделано было предложение дать рабам особую одежду для отличия их от остального населения, но оно выз­вало основательное возражение, ибо было бы опасно позна­комить их с их собственной многочисленностью. Не при­нимая в строгом смысле слова употреблявшихся по этому по­воду выражений "легионы" и мириады, мы все-таки реша­емся утверждать, что число рабов, считавшихся чьей-либо собственностью, было более значительно, нежели число слуг, которых следует считать лишь статьей расходов. Мо­лодые рабы с много обещавшими дарованиями обучались ис­кусствам и наукам, и цена их определялась степенью их ис­кусства и способностей. В доме богатого сенатора можно было найти людей почти всяких профессий, как либераль­ных, так и ремесленных. Число людей, которые содержались для удовлетворения требований блеска а сластолюбия, превышало все требования новейшей роскоши. Купцы и ремесленники находили более выгодным покупать рабов, чем нанимать рабочих, и в деревнях рабы употреблялись как самые дешевые и самые полезные орудия для земледельче­ских работ. В подтверждение наших замечаний о положении и числе рабов мы могли бы привести множество частных фактов. По случаю одного печального происшествия стало известно, что только в одном из римских дворцов было четы­реста рабов. Такое же число рабов содержалось в имении, которое одна вовсе не знатная вдова какого-то африканца передала своему сыну, оставив за собою гораздо более значи­тельное имение. В царствование Августа один вольноотпу­щенный, понесший большие потери от междоусобных войн, оставил после себя три тысячи шестьсот пар волов, двести пятьдесят тысяч голов мелкого скота и четыре тысячи сто шестнадцать рабов, которые были включены почти в одну опись со скотом.

Число живших под римскими законами граждан, провин­циалов и рабов не может быть нами определено с той точно­стью, какой заслуживает важность этого предмета. Нам из­вестно, что, по вычислению, сделанному императором Клав­дием в то время, как он исполнял должность цензора, оказа­лось шесть миллионов девятьсот сорок пять тысяч римских граждан, а вместе с соответствующим числом женщин и де­тей эта цифра должна была доходить почти до двадцати мил­лионов душ. Число подданных низшего разряда не было в точности известно, и к тому же оно было изменчиво. Однако, если мы взвесим со вниманием все, что может входить в рас­чет, мы найдем, что во времена Клавдия жителей в провин­циях было, по всей вероятности, вдвое больше, чем граждан обоего пола и всякого возраста, и что число рабов по мень­шей мере равнялось числу свободных обитателей Римской империи. Стало быть, в общем итоге этих приблизитель­ных вычислений будет около ста двадцати миллионов людей, а это такое громадное население, которое, как кажется, пре­вышает своей численностью население новейшей Европы и представляет собой самое многолюдное общество, какое ког­да-либо жило под одной и той же правительственной вла­стью.

Внутреннее спокойствие и согласие были естественными результатами умеренной и благоразумной политики Рима. Если мы обратим наши взоры на азиатские монархии, мы увидим там деспотизм в центре и слабость на окраинах; собирание государственных доходов и отправление правосудия нуждаются там в присутствии вооруженной силы, непокор­ные варвары утвердились в самом центре страны, наследст­венные сатрапы захватили в свои руки верховную власть над провинциями, а подданные хотя и не способны к свободе, од­нако склонны к мятежу. Но в римских владениях повинове­ние было повсеместное, добровольное и постоянное. Поко­ренные народы, слившись в один великий народ, отказались от надежды и даже утратили желание возвратить себе неза­висимость и едва ли считали свое собственное существование отдельным от существования Рима. Власть императоров без всяких усилий проникала во все части их обширных владе­ний и действовала на берегах Темзы и Нила с такой же лег­костью, как и на берегах Тибра. Назначение легионов за­ключалось в обороне от внешних врагов, и гражданские власти редко прибегали к содействию военной силы. При та­кой всеобщей безопасности и государь и его народ употреб­ляли свой досуг и свое богатство на украшение и возвеличе­ние Римской империи.

Между бесчисленными памятниками архитектуры, кото­рые были воздвигнуты римлянами, как много таких, которые ускользнули от исторических исследований, и как мало та­ких, которые устояли и против разрушительного влияния времени, и против опустошений варваров! А все-таки доста­точно разбросанных по Италии и провинциям величествен­ных развалин, чтобы доказать нам, что эти страны когда-то входили в состав цивилизованной и могущественной импе­рии. Уже по своему величию и по своей красоте они достой­ны нашего внимания, но они делаются еще более интересны­ми для нас благодаря двум обстоятельствам, устанавливаю­щим тесную связь между историей искусств и более поучи­тельной историей человеческих нравов, - благодаря тому, что многие из этих сооружений были воздвигнуты на част­ные средства, и благодаря тому, что почти все они воздвига­лись для общественной пользы.