Отстойник - Дикий Носок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрюха, тот самый, которому не удалось встретить Новый 1990 год, оказался мужчиной лет сорока кое-как, неровно, но старательно коротко подстриженный (вряд ли кто-то смог бы сделать это лучше единственным на всю компанию ножом), с небольшой бородкой, поддерживаемой в приличном состоянии все тем же ножом и придающей ему ненужной степенности, такой круглолицый и русоволосый, что каждый, бросив на него один только взгляд, безошибочно мог определить в нем русского. Деловой костюм, в котором он здесь очутился около десяти лет назад, был еще скорее жив, чем мертв, чего нельзя было сказать о ботинках и носках. Андрей был бос, но поскольку климат в этом месте никогда не менялся, а пыль под ногами была мягкой, то отсутствие обуви не было большой проблемой ни для кого.
Периодические походы по окрестностям в поисках нужных или пригодных для обмена вещей были необходимостью и единственной возможностью обзавестись одеждой и предметами быта. Каждая вещь, какой бы никчемной она не была, а зачастую считалась даже мусором как, например, пустая бутылка из-под пива, попадая сюда обретала вторую жизнь, становилась предметом торга и вожделения. С каждым годом уходить на поиски приходилось все дальше и времени это занимало все больше. Зачастую походы эти оказывались и вовсе безрезультатными. Сторонники новомодного течения «минимального потребления» были бы в восторге от здешней жизни – минимум одежды (зачастую лишь та, что на тебе) и никаких ломящихся от тряпок шкафов. Маленькая коммуна располагала в своем хозяйстве массой бесценных вещей: парашютом, из которого соорудили палатку, автомобильным зеркалом заднего вида, бывшем в полном распоряжении Лючии, двумя самолетными креслами (почти целыми и старательно отмытыми от кровавых разводов) и котелком, сооруженным из брата-близнеца того шлема, что украшал голову Никиты. Деревянная решетка позволяла набрать воды из озера, не утонув в грязи. Робинзон Крузо мог бы позавидовать.
Вся та мелочевка, что обычно валяется у людей в карманах: зажигалки, носовые платки, ручки или освежающие дыхание драже – здесь становилась поистине бесценной. Поэтому первым, что сказал Иван Петрович, приведя гостей в лагерь, было: «Выворачивайте карманы.» Не слишком любезно и гостеприимно, но жизненно необходимо. Эдуард Петрович Ивана Петровича разочаровал, в его кармане оказался лишь маленький клочок бумаги – чек на бензин. «Эх, тезка,» – укоризненно покачал головой дед.
«Ну а у тебя, молодой, что в сумке? Эвон какая знатная, большая, а буковки то не русские,» – тыча пальцем в надпись «Reebok» любопытствовал он. – «А застежка какая диковинная. Как же её расстегнуть?»
«Дай я, дедушка,» – встрял Руслан.
«Ишь ты, чего придумали. Ловко,» – уважительно сказал старик, повозив туда-сюда металлическую «собачку» молнии и распахнув, в конце концов, сумку. Секунду спустя Лючия пронзительно вскрикнула, упала перед сумкой на колени и бережно извлекла лежавшую сверху найденную синюю шляпу. Потрясение, отразившееся на её лице, было так велико, что она не в силах была вымолвить и слова, а с итальянками это случается крайне редко. Держа перед собой шляпу нежно, словно дитя, Лючия гладила выцветшее перо, едва сдерживая слезы.
«Она … Ваша?» – высказала невероятную догадку Катя.
Лючия молча кивнула. Сколько бы не прошло лет, каждая женщина узнает свою шляпу, тем более, что она была последней в её жизни. Шляп итальянке не доводилось носить уже восемь лет. Это была она – та самая шляпа, что юная красавица Лючия впервые надела в тот роковой день прогулки на поезде, та самая шляпа, из-под которой она снисходительно оглядывала столпившуюся на перроне публику и стреляла глазками по молодым людям, та самая шляпа, что за минуту до её решительного прыжка с поезда улетела в сияющий туман и сгинула навек, как и вся её прошлая жизнь.
«Мы нашли её в нескольких днях пути отсюда,» – зачем-то пояснила Катя.
Иван Петрович, между тем, продолжил копаться в спортивной сумке Никиты. Три теплых осенних куртки, извлеченные им из неё, вызвали его горячее одобрение. Кроме того, Никита смог похвастаться пачкой жевательной резинки, оберткой от сникерса, смартфоном, наушниками и студенческим проездным.
«Телефон? Не брешешь? А говорить то куда? И проводов нету,» – вертел старик в руках бесполезный, мертвый, черный пластиковый прямоугольник, отключившийся как раз накануне из-за севшей батареи, даже постучал по нему грязным ногтем и поднес к уху, надеясь услышать гудок.
Извлекая стрелу, застрявшую в школьном рюкзаке Руслана, дед честил индейца на все лады: «Парамошка, сучий потрох, какую вещь хорошую попортил! Ай-ай-ай! Чтоб тебе пусто было!»
Иван Петрович с благоговением листал школьные учебники: разбухшие, перекореженные, с пожелтевшими от морской воды страницами. Катино предположение, что учебники могли бы пойти на растопку, вызвало у деда праведный гнев. Для человека, любящего читать, отсутствие хоть каких-нибудь книг, было испытанием, пожалуй, худшим, чем для заядлого курильщика отсутствие сигарет. Он бережно перебирал книжки и тетрадки, любовно поглаживая их морщинистыми руками и предвкушая удовольствие, словно сладкоежка от припрятанной шоколадки. А для растопки, как оказалось, вполне годилась местная сизая трава: сухая и ломкая, она горела не хуже картона.
Быт поселенцев был незатейлив. Основой рациона были хорошо знакомые фиолетовые ягоды, которые ели сырыми, либо варили с небольшим количеством воды, получая в итоге нечто вроде киселя. Вкус ягод от этого, впрочем, ничуть не улучшался. Золотисто-желтые шары, медленно дрейфующие по озеру, тоже были съедобны. Они наливались спелостью примерно за три месяца, выныривая со дна озера тугими, зелеными мячиками не больше теннисного и вырастая в легкие, пористые, словно губка для мытья посуды, шары. Её они и напоминали по вкусу, если предварительно не были сварены. Тогда получалось нечто вроде сладковатого пюре, будто сваренного из перемороженной картошки.
Вода в озере была пресной и безвкусной, как и все в этом мире.
Плоды и семена земных растений иногда заносило в этот мир, но прижиться смогли не многие. В большинстве своем это были растения неприхотливые, устойчивые к жизненным невзгодам, размножающиеся всеми возможными способами, кроме опыления. Кроме вишни и сливы, ползущих приятными глазу, такими земными островками зелени вправо и влево от лагеря, Катя опознала мяту, которую добавляли в ягодный кисель, пытаясь придать ему если не вкус, то хотя бы запах, и еще один злостный огородный сорняк – осот. Оказалось, что вареные корни осота приятны на вкус и годятся в пищу, а из стеблей и листьев Иван Петрович готовил отвары и настои, бывшие лекарством от всех болезней: от высокой температуры до бородавок,
