Автономное плавание - И. А. Намор

и Олег повернется на звук, и увидит входящего в кафе Франца Кафку. Каково?!

Не случится.

«В каком году умер Кафка? – пытается вспомнить Ицкович. – В 1924 или 1926-м?»

И в этот момент колокольчик над входной дверью действительно звонит, Олег поворачивается и замирает. Даже сердце в груди сбивается с ритма. Но оно того стоит – в каварню входит женщина-мечта. Такое впечатление, словно сошла она с одной из работ Альфонса Мухи или Густава Климта.

Мгновение длится. Олег, словно завороженный, глядит на женщину, а она – вот же пропасть! – на него. Смотрит не мигая, глаза в глаза, и, кажется, что ее огромные голубые глаза становятся все больше и больше, и нет уже белого удлиненного лица с правильными тонкими чертами, а есть только эти огромные глаза, способные поглотить Ицковича целиком. Поглотить и…

«Ох!» – женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается.

Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос – кокаинистка или просто замерзла? – пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру.

Если бы не дело в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Гейнлейн?

«А никак!»

И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное, пусть и мысленное ерничанье не может отменить факта: он смертельно ранен и – «Вот ведь парадокс!» – совершенно не хочет исцеления.

А между тем женщина не может игнорировать совершенно безобразного поведения забывшего о приличиях господина. Она хмурится, – но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей у Ицковича чуть не случился инфаркт? – и идет мимо него к свободному столику.

«Мой бог!» – кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве… через семьдесят лет. Тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос:

I once was a maid, tho’ I cannot tell when,And still my delight is in proper young men;Some one of a troop of dragoons was my daddie,No wonder I’m fond of a sodger laddie[36]…

Тогда он поддразнивал ее, но сейчас…

Какой «Бах» навеял именно эти, никак не связанные с ситуацией стихи? Зачем? Отчего именно здесь и сейчас? Безумие какое-то, но…

Женщина услышала и заметно вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили больше, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы – каким-то чудом – это была бы все-таки она:

– И этим родством я горда!

И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Винни Пуха сообщила:

– Tut-tut, it looks like rain.

И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета тогдатошним – он справился.

– Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный, Танюша! – отозвался на «пароль» по-русски Баст фон Шаунбург, вставая и в удивлении разводя руками.

– Олег-х-х-х… – выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. – Олег?! – повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.

Ретроспекция 1

Татьяна Драгунова, Москва.

Июль 2007 года

– Кажется, дождь собирается, – взглянув на небо, сказала Татьяна.

Они вышли из подземного перехода метро «Площадь Ильича» и остановились на мгновение, словно решая, куда идти дальше. Решала, конечно, Таня, а Олег… Что возьмешь с туриста, тем более иностранного?

– Разойдется, – улыбнулся Олег, мельком глянув на небо. – А у вас здорово получилось изобразить Пятачка!

«М-да… Девушка, я вас где-то видел, вы в мультфильмах не снимались?» – «Заморский гость» и улыбался, и делал комплименты вполне достойно, но это-то Татьяну и раздражало.

– Да… – чуть более длинно, чем следовало бы, выдохнула Татьяна – Татьяна Драгунова, изображающая Пятачка, которого озвучивала Ия Саввина в образе Беллы Ахмадулиной.

– Во как! – пряча вполне очевидное смущение, делано рассмеялся Олег. «Получили, товарищ иностранный негодяй?»

И тут же весьма ловко сменил тему:

– Я где-то читал, что Винни Пуха рисовали с Евгения Леонова и озвучивал тоже он.

– Да… – она согласилась с «предложением иностранного мерзавца» и сразу же перешла к экскурсии.

– Если помните, был такой фильм «Застава Ильича», начала шестидесятых, там еще Ахмадулина стихи в Политехническом читала:

…Дантес лежал среди сугробов,Подняться не умел с земли…

– Не припомню, – покачал головой Олег, похоже, чуть не завороженный то ли самими стихами, то ли тем, кто и как их ему прочел.

«Ну надо же! Тоже мне любовь с первого взгляда!»

– Вы… Если я скажу, что вы замечательно читаете стихи, вы опять обидитесь? – между тем спросил он.

– А я и не обижалась… – «рассеянно» улыбнулась Татьяна. «И иди, милый друг, знай, что эта улыбка должна означать!»

– И поводила все плечами, / И улыбалась Натали… – повторил Олег последние строчки. По-русски он говорил хорошо, грамотно и раскованно, и чужой акцент пробивался лишь изредка, да и то в одних лишь интонациях. – На самом деле, никакой предопределенности не существует. Только вероятности… так что могло ведь и такое случиться.

Они обогнули желтое здание торгового центра с едальней «Елки – палки», и Татьяна, остановившись, продолжила «экскурсию»:

– Наверное, вы знаете, Олег, что при Елизавете Петровне вокруг Москвы начали строить Камер-коллежский вал с заставами на основных дорогах. Собственно, сейчас мы и находимся на одной из них – Рогожской. Линия вала проходила перпендикулярно к Владимирскому тракту – это шоссе Энтузиастов, – Татьяна показала направление рукой, – самая длинная дорога в мире: Нижний Новгород, Урал, Сибирь, Сахалин – этапы…

Они подошли к памятнику Ленину, и Таня кивнула на монумент самым естественным образом, «Вот, мол, к столетию поставили, в год моего рождения… Так что мы с ним одногодки…»

Но как-то так вышло, что простое это движение – кивок, жест – вызвало у ее спутника отнюдь не простую и весьма приятную по самоощущениям Татьяны реакцию.

– Одногодки? – прищурился Олег. – С Лениным? Вы великолепно сохранились!

– Как памятник из бронзы! – улыбнулась и Татьяна, гадая про себя, что это с ней – с ними – происходит и куда может завести.

«Столетие было в семидесятом… вы знаете об этом, мон шер ами? И если знаете, и умеете считать, то выходит, мне тридцать шесть? Как считаете, это много или мало?»

– Ладно, – сказала она вслух. – Забудьте о вожде, читайте вот, – указала Татьяна на каменный столб, к которому они неспешно подошли.

– «Отъ Москвы 2 версты 1783 года», – прочел Олег, чем тут же и доказал, что умеет читать по-русски.

– «Катькин столб» называется, – объяснила Таня. – Здесь и была застава…

* * *

– Драгунова… драгун… И я была девушкой юной…

– …И я была девушкой юной, сама уж не помню когда. Я дочь