Автономное плавание - И. А. Намор

потом курсы менеджеров-администраторов закончила, так и кручусь. Уборщицы, секретари, водители, первичный подбор персонала, карандаши, ручки, туалетная бумага, чай-кофе… потанцуем… Нет, это не входит, это шутка такая русская…»

И внутренний моно-диалог продолжился, закручиваясь, как стальная пружина, чтобы где-то когда-то распрямиться со всей силы и то ли убить, то ли, напротив, создать заново.

«А через четыре года война начнется… Да, с немцами…

Откуда ты можешь помнить парад Победы? Мама на руках держала? Ах, у вас тоже был парад? На Елисейских полях… Сколько же тебе было? Семь лет? И танки видела? Какие у вас тогда могли быть танки? Да… Нет, это будет куда более страшная война… Ох… А ведь немцы уже в сороковом свой парад в Париже устроят!

Может, может! Скажи спасибо, что в Москве не устроили! Тогда бы уж точно… Да, да именно это слово. По-русски лучше и не скажешь! Да, не красней, не девочка же! Ну вот…

Да, победим, конечно. И будет парад в Москве в сорок пятом, и мой дед на фронте погибнет, и бабушка умрет от недоедания, и еще много… много… и женщин французских налысо стричь будут!

Кто-кто… А мужики ваши!

Ну, кого-то может и было за что, но другим-то выживать надо было… а мужики ваши – трусы, сначала сдали Францию, а потом злобу за импотенцию свою – на женщинах вымещали…

Что делать? Вот это вопрос, подруга!»

– Прибить Гитлера и этих… – Таня плыла, язык уже заплетался, – других на букву г… двести граммов водки под кусочек шоколадки… ге… ги… го… говнюков! Вот! – вырулила Татьяна.

Поспорили, поплакали, согласились, что все мужики сволочи и хотят только одного. Решили, что хоть история и не имеет со-сла-га-те-те-те-ль-но-го наклонения, они ее сослагут и наклонют. Или как там правильно сказать – сосложат и наклонят? Изменят! А будущее создадут… светлое и счастливое.

«Все сестренка, давай баиньки, иначе плохо нам будет завтра…» – как старшая по спальне объявила Таня, у нее уже то ли от перегоревших нервов, то ли от алкоголя, все плыло перед глазами, и в голове был, что называется, «сумбур вместо музыки».

* * *

Утром, когда умывалась, – вторая дверь оказалась входом в туалет, рассчитанный на два купе, – Татьяна неожиданно почувствовала головокружение и ломоту в пояснице.

«Ох, вот этого я не ждала!» – еще не вполне адекватно воспринимая ощущения нового собственного тела, подумала она и прислонилась к стене.

«Ты что там… беременная?» – подумала Жаннет.

«Нет, просто не вовремя. У меня еще пара недель была», – откликнулась на вопрос Татьяна.

«Для тебя не вовремя, а для меня, слава богу, в самый раз! Уступи-ка место, сестренка, ты, я думаю, сразу не справишься, ведь так?»

Жаннет приняла тело под свой контроль и полезла в саквояж, бормоча под нос: «Где тут мой пояс?»

«Да, сложновато, – прокомментировала Татьяна процесс и тут же подумала о главном, но уже совсем в ином ракурсе: – А ведь скоро война, и как же на войне с этим справлялись? Как там медаль у женщин мужики называли – „За боевые услуги“? Свиньи! Да только за одно это на фронте медаль боевая заслужена!»

«А давай, как у вас, изобретем – с крылышками – враз миллионершами станем!» – развеселилась Жаннет.

«Между прочим, очень даже, – сразу же согласилась Татьяна, пытаясь сообразить, смогут ли здесь наладить выпуск чего-то подобного? – Скольким женщинам жизнь облегчим! И да, денег на этом можно сделать… немерено».

Настроение, как ни странно, резко улучшилось.

«Красизофрения? – подумала Татьяна-Жаннет. – Ну что ж, слияние не слияние, но жить уже можно. И не сумасшествие, а это – главное!»

Посмотрев в окно, она вдруг поняла, что за делами и «разговорами» совершенно не заметила ни времени, ни дороги, а поезд шел уже в предместьях Праги…

Олег Ицкович, Прага.

4 января 1936 года

Олег вышел из здания вокзала налегке, оставив саквояж в камере хранения, постоял с минуту на мостовой, вдыхая воздух Праги и размышляя, не пройтись ли пешком, но потом взял все-таки извозчика и приказал ехать на Железну.

Пан не впервые в Праге? на вполне сносном немецком спросил возница.

– Приходилось бывать, – улыбнулся Олег.

Настроение – несмотря ни на что – было замечательное. Кровь в жилах, что называется, играла, и во всем теле ощущалась некая приятная легкость.

«Еще немного и взлечу!» – усмехнулся он мысленно, закуривая сигару, и вдруг поймал себя на том, что поет. Ну не поет, разумеется, а напевает. И не в голос – ну, разве что чуть-чуть, под сурдинку. Но все-таки…

«Танго, в Париже танго…» – и при чем, спрашивается, здесь танго и почему Париж, если он в Праге?

А в Праге было прохладно, но не холодно, и еще – сухо. По-видимому, здесь не только снегопада не было, но даже паршивый дождик давно не случался.

– Здесь, – сказал он извозчику, по наитию определив подходящее место. А почему место было подходящее, он бы и себе не объяснил, просто чувствовал, что прав. Ощущение везения, удачи, как тогда – за игровым столом в Атлантик-Сити. Поперла карта и все. Успевай только делать ставки и забирать выигрыш.

«Джеймса Бонда изображаешь? – спросил он себя, расплатившись и направляясь вниз по улице. – Или работаешь под Челентано?»

Но, так или иначе, он чувствовал запах удачи, знал – сегодня он может все, даже то, о чем никогда и не мечтал.

Вообще-то ему нужно было на улицу Рыбну, но он выбрал Железну и шел, попыхивая сигарой, напевая под нос, шел куда глаза глядят. Он не спрашивал, зачем и почему, просто решал, как решается, и шел, куда идется. Сегодня Ицковичу путь указывала интуиция и поддерживала дивная мелодия, ожившая вдруг в памяти, и Олег решил, что хуже не будет. А если и будет, то что с того? Все равно это жизнь взаймы, и, коли бог назначил ему подвиг, то не за тем, вероятно, чтобы прибить в самом начале квеста.

Минут сорок Олег бродил по старому городу Праги, пока ноги не принесли его в Йозефов на Тинску уличку к дверям обычной на первый взгляд каварни.

«Чашечку кофе, доктор? И рюмочку… мнэ… сливовицы?»

«А если развезет? – спросил он себя, усаживаясь на чувственно скрипнувший венский стул у круглого столика. – С двух-то рюмок?»

– Кофе, – сказал он чишнику, подскочившему к столику, едва Олег успел сесть. – Черный и крепкий. И… – он уже почти решился на коньяк, но все-таки передумал. – И, пожалуй, рюмку сливовицы.

Интерьер в кафе, по-видимому, давно не менялся, если менялся вообще, и Олег мог на вполне законных основаниях вообразить, что вот сидит он здесь, пьет кофе, и рюмочка со сливовицей дожидается своего часа рядом с сахарницей. Сидит, значит, как ни в чем ни бывало, в Праге 1936 года, напевая несуществующий еще шлягер про танго в Париже, пьет кофе и раздумывает о том, не закурить ли сигару, и вдруг – вот сейчас, например, зазвенит колокольчик,