Автономное плавание - И. А. Намор

– Разрешите представиться… сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, четвертый баронет Лонгфилд, – произнес Матвеев привычной скороговоркой. – Англичанин, как вы можете предположить, – и его голова сама по себе произвела вежливый кивок.

Теперь две пары глаз уперлись в Федорчука, о котором Олегу уже было известно, что тот – бельгиец, или все-таки голландец?

– Оранжевые штаны? Три раза «ку»? Не дождетесь! – Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущенно и убрал руку за спину. – Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии… И, мне кажется, господа, что продолжать разговор в номере…

– Согласен, – сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь. – Не то чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

– Ну-ну, – неожиданно ухмыльнулся Олег. – Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

– Прав, прав! – отмахнулся Степан. – Давайте куда-нибудь за город, что ли!

– Не надо за город. Есть у меня… – Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. – Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это… Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

– Не извольте беспокоиться, герр немец! – хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. – Хвоста не приведу! – и, прислушавшись к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

– Иди! – кивнул Степан. – Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы «кондратий». Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель – как раз напротив моста Маджери Бруг, без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им – троим – не поздоровилось бы в первую очередь. Причем расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

– Прослушки здесь нет, – взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. – Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

– Ну, прям как в анекдоте, – неожиданно хохотнул Матвеев, явно испытавший облегчение при словах хозяина. – Встретились как-то англичанин, русский и немец…

– Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, – поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, Федорчук.

– Шутники! – сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: «официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник Гейдриха», с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

– Ну, ты, Цыц, и конспиратор! – покачал головой «рафинированный англосакс» в твидовом костюме в елочку. Но сам, тем не менее, говорить вслух «о сокровенном» тоже не стал, а записал на той же бумажке: «и я журналист, из MI-6».

– Ох, грехи наши тяжкие! – вздохнул Федорчук, делая свою запись. – И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

– А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде «сбоя в мировых линиях» или о «пробое пространственно-временного континуума»? – Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: «журналист и я, РОВС, НКВД», и даже бровь от удивления поднял. – Ну, мы и попали.

– Мы попали… – задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку сигарет.

– Ты же вроде бросил? – снова удивился Матвеев.

– Бросишь тут, когда полковое знамя спи**или, – усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. – Так что, профессор, так уж и никаких идей?

– Идей море, – Матвеев-Гринвуд поднялся и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. – Конспиративная?

– А то ж, – Ицкович встал и подошел к буфету. – Выпить кто-нибудь желает?

Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.

– Вообще-то разговор на серьезную тему… – Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.

– А я, собственно, и не настаиваю, – пожал плечами Олег, который стал теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит он сам, Степан эту тему решил «не расчесывать». И так на душе погано – хуже некуда, а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.

– Ладно, – сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. – Плесни и мне немного.

– Заметьте, не я это предложил! – довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним «расцвели» и остальные.

– А не может так случиться, что это бред? – осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.

– Коллективный? – уточнил Степан.

– У меня бреда нет, – отрезал Ицкович. – Я себя проверил.

– А это возможно? – сразу же заинтересовался Виктор.

– Нет, разумеется, – Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. – Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, – он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей, – есть лишь плод моего больного воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится мне это или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно…

– Это называется солипсизм… – как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.

– Можешь считать меня последователем Клода Брюне[34], – пожал широкими плечами «немца» Олег. – По факту же я знаю, что я здесь и что вы тоже здесь. Что это значит для меня? Для меня – здесь и сейчас – это единственная реальность, данная мне в ощущениях, и, как это ни дико, мне даже неинтересно знать, каким макаром меня сюда занесло! Что для нас изменится, если мы узнаем про какой-нибудь там сбой мировых линий?

– Н-да, – Федорчук опрокинул рюмку, выдохнул воздух носом и закурил, наконец, сигарету, которую так и крутил в пальцах.

– И, судя по всему, без возврата… – кивнул Степан и тоже выпил. – Во всяком случае, исходить следует из худшего, – добавил он, возвращая пустую рюмку на стол. – Наши там, а мы здесь… навсегда.

– А я о чем? – Олег загасил в пепельнице окурок и, вытряхнув из пачки новую сигарету, «обстучал» ее об стол. – Жены, дети… Если на этом зациклиться, мы действительно быстро спятим. Я «пятить» не желаю. Они живы, здоровы, а мы…