Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Воейков, повествуя о своих собственных попытках отговорить императора от отъезда, напрочь опровергает эти рассказы: «Штабные офицеры старались замаскировать деяния генерала Алексеева рассказами о том, как он на коленях умолял Его Величество даровать стране ответственное министерство, а также не покидать Ставки в такие тревожные дни. Когда я проверил эти слухи у Государя, он был очень удивлен и сказал, что об ответственном министерстве Алексеев с ним действительно говорил, но не стоя на коленях. Что же касается отъезда со Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»[1981]. Более того, Воейков сообщает о весьма подозрительном поведении начальника штаба, когда «пошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня:

— А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?

Хотя я никогда не считал генерала Алексеева образцом преданности царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа. На мои слова:

— Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить, — генерал Алексеев ответил:

— Нет, я ничего не знаю, это я так говорю.

Я его вторично спросил:

— После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным Государю ехать или нет?

На что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ:

— Отчего же? Пускай Государь едет… ничего…

От генерала Алексеева я прямо пошел к Государю, чистосердечно передал ему весь загадочный разговор с Алексеевым и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах, но встретил со стороны Государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село»[1982].

Конечно, в этих воспоминаниях сильный налет последующих событий и эмоций. Вряд ли Алексеев проявлял полную и демонстративную нерадивость. Он вполне мог предупредить об опасности поездки, как это делал, скажем, Михаил Александрович. Держать Николая II как можно дальше от Петрограда — в этом состояла цель всех участников революции. Почему бы и не в Ставке? Ужасами происходившего в Царском Селе весь день стращал и Родзянко (об этом есть свидетельства Буксгевден, Бенкендорфа, Воейкова со ссылкой на Беляева), явно не хотевший, чтобы царь там появился. Да и чем, собственно, рисковал Алексеев (да и петроградские революционеры), уговаривая Николая остаться?

Адмирал Бубнов, также находившийся тогда в Могилеве, перебирая различные варианты действий, которые мог предпринять император в ту ночь, приходил к выводу: «Но нельзя закрывать глаза на то, что, если бы революционеры захватили в Царском Селе всю царскую семью с царицей и наследником и обратили бы их в своих заложников, Государь, оставаясь в Ставке, неминуемо бы также покорился их требованиям. К тому же, учитывая ненормальное положение, сложившееся в Верховном командовании, где все было в руках начальника штаба (курсив мой — В. Н.), можно с уверенностью сказать, что, останься Государь в Ставке, ход событий от этого не изменился бы. Правильнее было бы заблаговременно перевезти, хотя бы на автомобилях, царскую семью из Царского Села в Ставку, но как раз в это время все царские дети лежали больные корью, а события развивались с такой быстротой, что просто не хватило времени, чтобы, убедившись в безысходности положения, привести немедленно в исполнение эту меру, рискуя при этом здоровьем детей.

В этот критический час злой рок тяготел над Государем: больные дети вдали в объятиях революции и тяжело больной генерал Алексеев в Ставке; и нельзя поставить ему в вину, что общечеловеческое чувство неудержимо повлекло его к находящейся в такой страшной опасности семье»[1983].

Не столь важно, уговаривал ли Алексеев Николая II остаться в Ставке. Совершенно не исключено, что, послушай его император, Алексеев мог бы в дополнение к своей — и без того очень большой — роли сыграть также и ту, которую исполнит генерал Рузский в Пскове: уговорить отречься. Более существенным вечером 27 февраля было то, что основные усилия начальник штаба обращал на убеждение Николая II даровать ответственное правительство, что в конкретных условия того дня означало признание правительством Временного комитета Государственной думы. То есть признание результатов переворота.

Только ли из-за семьи Николай ускорил свой отъезд? Как мы видели, еще во время разговора великого князя с Алексеевым — а по времени отправки телеграмм он закончился в районе половины двенадцатого — шла речь об отъезде императора из Могилева в середине следующего дня. Неожиданно Николай II отдает приказ готовить поезда к немедленному отъезду. Произошло это сразу после его встречи с Алексеевым и, вероятнее всего, под ее влиянием. Из телеграмм брата и главы правительства император мог сделать вывод лишь о том, что в Петрограде ему не на кого опереться и ситуация куда хуже, чем он предполагал. Из разговора с Алексеевым он мог сделать вывод о ненадежности руководителей Ставки и опасности для него оставаться в Могилеве, куда его невесть зачем в самый неподходящий момент пригласил тот же начальник штаба. Отправив войска под командованием генерала Иванова и выехав сам, Николай, скорее всего, надеялся встретиться с ними в Царском Селе и оттуда попытаться руководить операцией по восстановлению порядка в столице. Для такой операции ему совершенно не нужно было, чтобы там находилось какое-то альтернативное, к тому же получившее его собственное благословение оппозиционное правительство, за создание которого ратовал Алексеев. В 23.25 Николай продиктовал ответ на телеграмму Голицына с просьбой об отставке кабинета: «О главном начальнике для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же относительно войск. Лично вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми»[1984].

Николай II ехал к своим войскам — на передовую. Он же помнил, как восторженно его всегда принимали на передовой.

И конечно, он ехал домой, к семье, которая сейчас оказывалась на передовой, была самым желанным призом для революционеров.

Конечно, император жадно ловил известия из Царского. Как вспоминал Мордвинов, во время вечернего чая, который накрыли, как всегда, в 10 вечера, в столовую вошли Фредерикс и Воейков. «Фредерикс приблизился к Государю и попросил разрешения доложить о чем-то срочном, полученном из Царского Села, — вспоминал Мордвинов. — Его Величество встал и вышел вместе с ним и Воейковым в соседнее зало, где доклад и переговоры продолжались довольно долго. Государь затем вернулся к нам один, он был, видимо, очень озабочен и вскоре удалился в свой кабинет, не сказав нам ни слова»[1985]. О содержании разговора министра императорского двора и дворцового коменданта с Николаем поведал Воейков. «В понедельник вечером по поручению Ее Величества ко мне позвонил (речь шла о телеграфном запросе — В. Н.) из Царского Села обер-гофмаршал граф Бенкендорф, передавший, что Государыня очень беспокоится за детей ввиду всего происходящего в столице и предлагает выехать с детьми навстречу Его Величеству. Кроме того, граф Бенкендорф мне сообщил, что основанием беспокойства Ее Величества явились сведения, полученные от военного министра генерала Беляева, так как ни с кем другим из членов правительства в данное время войти в контакт нельзя. По словам генерала Беляева, волнения в Петрограде настолько разрослись, что нужно опасаться движения революционной толпы из Петрограда в Царское Село… Когда я доложил Его Величеству содержание разговора с графом Бенкендорфом, Государь сказал: «Ни в коем случае… Больных детей вывозить поездом… ни за что»… Затем Государь добавил: «Передайте Бенкендорфу, чтобы он доложил Ее Величеству, что ввиду создавшегося положения я сам решил сейчас ехать в Царское Село, и сделайте распоряжения для отъезда»[1986].