Советский Союз. История власти. 1945–1991 - Рудольф Германович Пихоя

говорится о необходимости газифицировать поселки. И что услышали в ответ? Пусть Политбюро и газифицирует. Слушайте, а мы такого бюрократа держим! ...Такие кадры нам не нужны. Разрушить эту номенклатуру. Развели бездельников, которые угождают только вышестоящим и совершенно глухи к людям»160

Горбачеву было невдомек, что решением Политбюро, напечатанным в газете, газ не проводят, что требуются средства на большую и дорогостоящую работу, что эти деньги должны были быть заложены в бюджет, что, наконец, он, Генеральный секретарь, как член Президиума Верховного Совета СССР, несет ответственность за тот самый государственный бюджет, который обрек железнодорожный транспорт на такое положение, когда пристанционные поселки оказались в отчаянном положении, как и за то, кого и за что включали в номенклатуру.

8 сентября 1988 г. на заседании Политбюро рассматривалась записка Горбачева «К вопросу о реорганизации партийного аппарата». Обсуждение показало, что предстоящая реорганизация породит большие и сложные проблемы. По подсчетам Лигачева, «мы должны сократить где-то 700-800 тысяч человек. Только по областному, республиканскому, районному и городскому — 550 тысяч человек». Это приводило к неуверенности в аппарате, падению дисциплины чиновников, к местническим настроениям. Лигачеву вторил Рыжков, справедливо отмечавший, что «система складывалась 50 лет, от тридцатых годов. Теоретически все ясно, но практически будет сложно». Воротников опасался, что государственные органы не смогут выполнять ряд функций, которые прежде выполнялись партийным аппаратом.

Им возражали Яковлев, говоривший о том, что речь шла о революционном изменении функций власти, о необходимости учесть опыт мирового социализма, переосмыслить роль партии в обществе, повысить роль самоуправления, Шеварднадзе, сетовавший, что партия перестала заниматься политикой, внутренней и в значительной степени внешней. «Я, например, считаю,— заявил Шеварднадзе,— если бы действовали все демократические институты, то не было бы афганской трагедии, которая, как вы знаете, нам дорого обошлась». (О своей оценке на июньском (1980 г.) Пленуме ЦК КПСС вторжения в Афганистан как «смелого, единственно верного, единственно мудрого шага» он предпочел не вспоминать.)

Горбачев поддержал Шеварднадзе: «Неприятно слушать, когда ты говоришь, что партия не занималась политикой. Вроде это сразу в принципе надо отвергнуть: а кто же тогда занимался? А если вдуматься... Мой опыт работы в Политбюро (у одних он больше, у других — меньше), в Секретариате показывает, что действительно в значительной мере Политбюро штамповало предложения ведомств по разным направлениям внутренней и внешней политики. А продумывания политики... то есть того, чем должна заниматься партия, того действительно недоставало. Ведь оседлали Политбюро и ЦК ведомства, и мы штамповали то, что они вносят. А то, что Совмин вносил в Политбюро, то дело дошло до того, что товарищ Тихонов не допускал, чтобы запятая в этих предложениях была изменена. Тот, кто вносил добавления в его предложения, оказывался в лагере постоянных и вечных его врагов, будто бы не понимающих роль Совета Министров».

Кроме давней личной обиды Горбачева на Председателя Совета Министров СССР Тихонова, от которого ему, как секретарю ЦК, отвечавшему за сельское хозяйство, приходилось выслушивать обидные замечания, в этом рассуждении Генерального секретаря прозрачно просматривался иной, более глубокий смысл: виновата не партия и не ее руководство, виноваты ведомства, «оседлавшие», по словам Горбачева, и Секретариат, и Политбюро. А следовательно, и ответственность должна быть на них, а не на партийном руководстве.

Тут же возник ряд других тем, связанных с реорганизацией аппарата. Секретарь ЦК по оборонным отраслям промышленности О. Бакланов предложил: провести сокращение аппарата, а высвободившиеся средства перераспределить между оставшимися сотрудниками. Таким образом Бакланов стремился оставить на работе в аппарате ЦК людей высокой квалификации. Реакция Горбачева была негативной: «Слишком жирно будет. Что-то должны выиграть и партия, и народ». Нечаянно возник вопрос о размерах оплаты труда. По словам Горбачева, самая низкая зарплата у юристов. Его поправил Лигачев — работники культуры зарабатывают меньше. «Ну,— возразил Горбачев,— если им сейчас дать высокую зарплату, то они ее не зарабатывают».

«...Теперь относительно подбора кадров для будущего аппарата ЦК,— продолжал Горбачев.— Я прямо должен сказать, все-таки в значительной мере состав нынешнего аппарата не потянет»161

Реакция партийного аппарата на новации Горбачева была вполне адекватной. Его начали тихо ненавидеть, усматривая в деятельности Генсека источник нестабильности, разрушающий ту уверенность в завтрашнем дне, которая была основным завоеванием аппарата с хрущевско-брежневских времен. Секретарь парторганизации ЦК КПСС К. Н. Могильниченко писал Горбачеву 29 сентября 1988 г.: «...прежде всего докладываем, что в аппарате ЦК в целом сохраняется здоровая политическая обстановка и деловая атмосфера. ...С пониманием в основном восприняты намеченные меры по реорганизации аппарата и его сокращению. Работники спокойно отнеслись к отмене лечебного питания, другим мерам по устранению излишеств в работе столовой и бытовом обслуживании.

Вместе с тем, хотя явно негативных настроений и недовольства не наблюдается, у части ответственных работников все же нарастает беспокойство за свою личную судьбу в связи с реорганизацией аппарата... Учитывая, что предусматривается аппарат ЦК КПСС сократить наполовину, то в этом случае подлежит трудоустройству около 700 ответственных работников, не считая 255 человек пенсионного возраста... У некоторых товарищей не решены проблемы жилья, других волнует то, что они могут лишиться права пользования 1-й поликлиникой Четвертого Главного управления Минздрава СССР...»

Горбачев не просто сокращал аппарат управления. Он разрушал стабильность этого строя, того правящего (или управляющего) класса, который сложился за годы Советской власти. Это не был класс в марксистском его понимании. Аппарат возник как инструмент управления громадной государственной собственностью после 1917 г., когда стала претворяться идея «землю — крестьянам, заводы

рабочим». В советской практике это значило, что земля и заводы, торговые предприятия и банки, газеты и университеты, железные дороги и леса стали «общенародной собственностью», то есть собственностью государственной, управляемой партийно-государственными чиновниками, объединенными в «номенклатуру» — слой, касту, класс, наделенный четко выраженными признаками.

Уникальность и своеобразие этого слоя состояли в том, что включение в него носило персональный характер. Персональный — в том смысле, что принимали каждого человека отдельно. «Соискатель» номенклатуры162 мог достичь порога должности, за которым открывалась номенклатура вообще или одна из ее многочисленных ступеней. Но перешагнуть этот порог можно было, лишь доказав личную преданность «делу партии» и тому должностному лицу, которое в конце концов определяло степень этой преданности и партии, и лично тому человеку, который управлял своим сектором номенклатуры. Это мог быть секретарь райкома или обкома партии, секретарь ЦК, член Политбюро или сам Генеральный

все зависело от того, на какую ступень номенклатуры шло назначение. Генеральный секретарь замыкал вертикаль и в конечном счете руководил всей номенклатурой в СССР. Так возникла уникальная вертикальная структура слоя, который был объединен феодальной системой личных связей и зависимости.