Гулы - Сергей Кириенко

По-прежнему не поднимая бинокль, он посмотрел на восток. Смотровую станцию не случайно построили именно в этом месте горы — склон Кальва-Монтанья здесь выдавался, и с семидесятиметровой высоты лежащий внизу город просматривался полностью: у самого горизонта сверкала лента реки, ограничивающая Террено с востока и уходящая на север к куполам Морте-Коллине, от реки начиналось рыжеватое «море», образованное крышами домов «старого» города, — оно протягивалось на запад, занимая четверть долины, и обрывалось у Золотого бульвара, за которым начиналась совсем другая картина — кирпично-красное море сменялось разноцветной мозаикой «американского» квартала, к северо-западу от которого темнел гигантский прямоугольник циркониевого завода, а на севере, за тонкой ниточкой объездной дороги, тянулись километры взлетных полос…

Какое-то время Гольди смотрел на Террено, понимая, что через бинокль ничего не увидит: город находится слишком далеко — до ближайшей к горе юго-западной оконечности, где расположено чимитеро ди Джованни, не меньше полутора километров, а до северо-восточной — все шесть, и все-таки поднял его и посмотрел в центр Террено, пытаясь разглядеть пьяцца дель Фуоко… Несколько мгновений в окулярах плясала мешанина из крыш и фонарных столбов, потом он заметил ярко-зеленое пятно, окружающее центр Террено. Комиссар постарался зафиксировать бинокль и вскоре различил купол ратуши. То, что находилось внизу, увидеть было нельзя, но Гольди хорошо еще помнил картину гибели карабинеров, и чтобы представить себе лежащие на площади трупы, ему необязательно было их видеть… Мгновение он смотрел на пьяцца дель Фуоко, а потом перевел бинокль в сторону Золотого бульвара. Бульвар являлся вторым по ширине проспектом Террено и единственным в старом городе, который просматривался со смотровой станции. Несколько секунд комиссар всматривался в дорогу, стараясь увидеть на ней хоть какое-нибудь движение, но ничего не увидел — обычно кажущийся живым из-за движущихся по нему машин, проспект был сейчас мертв. Тогда он опустил бинокль и перевел взгляд на демонолога — тот почти закончил укреплять телескоп. Через него можно будет разглядеть происходящее в городе, подумал комиссар, впрочем, ничего хорошего они там наверняка не увидят…

Неожиданно в сознании его всплыли картины, виденные им на выезде из Террено, и Гольди нахмурился. Повернувшись к навесу, под которым замерли три человека, прошел к старику и, усевшись напротив него, протянул:

— Синьор Аз Гохар, не пора ли вам рассказать нам о гулах?

Бен Аз Гохар оторвался от упаковки миндального печенья и перевел взгляд на комиссара. Джей Адамс и Паола механически взглянули на старика.

Секунду Аз Гохар сидел молча, глядя на Гольди и словно не зная, что ответить ему, наконец выдавил:

— Рассказать вам о гулах?

Из груди его вырвался вздох.

— Не так это просто — в двух словах этого не сделаешь. — Он взглянул на часы, стрелки которых показывали четверть первого. — Для этого потребуется не менее часа!

— Ничего, этот час у нас есть. Пока гулы не начнут действовать, мы тоже ничего сделать не сможем, — произнес Гольди.

Старик скользнул взглядом по лицам сидящих — у Паолы в глазах светилось отчаяние, и ее, кажется, совсем не интересовало, что мог сказать Аз Гохар, на лице Джей Адамс отражалась усталость, — потом поднял банку и сделал глоток. Неожиданно у комиссара возникло странное чувство, что Аз Гохар специально оттягивает время, не желая отвечать ему.

Он нетерпеливо шевельнулся на стуле и повторил:

— Синьор Аз Гохар, вы обещали рассказать нам о гулах. Мы ждем…

Черное дуло, обрамленное серым прямоугольником стали, завораживало, словно створ волшебной пещеры. Глядя в его манящую черноту, так просто было поверить, что в нем разрешение всех проблем, что достаточно легкого нажатия на курок, и он избавится от этих страданий: не будет боли, заполнившей грудь, пустоты, разрывающей душу, и отчаяния — невыносимо-тоскливого, в миллионы раз худшего, чем мгновенная смерть.

Черный кругляшок приближался к нему, разрастаясь и заполняя собой все вокруг. Внезапно вселенская чернота проглотила его, окутав непроницаемым коконом, и только яркими метеорами проскальзывали в ней обрывки воспоминаний.

Утро этого дня: они завтракают на веранде, Нанда озорно смотрит на мать. Он спрашивает, не хочет ли она снова побывать в доме у дедушки и поиграть с его догом? Нанда смеется, отчего становится видна дырка на месте выпавшего зуба, и отвечает: «Конечно!»…

Два года назад: день рождения дочери. Доминик Пальоли приносит ей в подарок плюшевого зайца. Нанда бросается целовать его — она всегда любила Доминика и, сколько ни говорил он ей, называла его «дядя Толстуш», — а потом начинает носиться по саду вокруг импровизированного стола, устроенного под эвкалиптами…

Пять лет назад: у Нанды какая-то редкая болезнь. Лекарство от болезни есть только в Голландии. Он отправляет за лекарством Армандо, а сам сидит у кровати дочери, попеременно с Мальдой, не спит двое суток, пока не приезжает помощник. Нанде дают лекарство, но еще сутки, пока оно не начинает действовать, он не ложится…

Шесть лет назад: самый разгар Большого передела Террено. Жена и дочь далеко от Италии, но каждый вечер Мальда звонит ему, и он слушает голос Нанды, которую Мальда подносит к трубке, и если в эту минуту приезжают Доминик и Армандо, он заставляет их ждать, и они ждут, хотя где-то льется кровь и нужно принимать срочное решение, пока дон Франческо слушает лепет дочери…

Десять лет назад: они с Мальдой в семидесяти километрах к северу от Реджоди-Калабрия, на берегу Тирренского моря, — это их медовый месяц. На прибрежной вилле, охраняемой людьми Эрбы, они с женой проводят месяц между кроватью и морем. Никогда больше не чувствует он себя настолько расслабленным и счастливым, свободным от всех забот и волнений.

Легкий щелчок прервал картины из прошлого — большой палец правой руки сам собой взвел курок. Внезапно кругляшок дула словно ощерился, и на Франческо дохнуло холодом смерти. «Почему я не умер полчаса назад вместе с Мальдой и Нандой?» — пронеслось в голове. Он должен был умереть вместе с ними — тогда бы он не чувствовал этой опустошающей боли, непреходящего чувства вины, разрывающего сознание от мысли о том, что не успел их спасти. Если бы комиссар выпустил его из машины, пока они находились в Террено, он бы умер вместе с дочерью и женой, теперь же их мертвые тела стынут в библиотеке, а он сидит в десяти метрах от них — еще не мертвый, но уже не живой.