Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

эта жажда похвал и отличий, поклонений и удивлений. Он и в шутах составил себе кучку благоговевших перед ним идиотов. Только чтоб где-нибудь, как-нибудь первенствовать, прорицать, поковеркаться и похвастаться — вот была главная потребность его! Его не хвалили — так он сам себя начал хвалить. <…> Я знаю, он серьёзно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, подвиг, для которого он и на свет призван и к совершению которого понуждает его какой-то человек с крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того. Именно: написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдёт в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества. <…> Теперь представьте же себе, что может сделаться из Фомы, во всю жизнь угнетённого и забитого и даже, может быть, и в самом деле битого, из Фомы, втайне сластолюбивого и самолюбивого, из Фомы — огорчённого литератора, из Фомы — шута из насущного хлеба, из Фомы в душе деспота, несмотря на всё предыдущее ничтожество и бессилие, из Фомы-хвастуна, а при удаче нахала, из этого Фомы, вдруг попавшего в честь и в славу, возлелеянного и захваленного благодаря идиотке-покровительнице и обольщённому, на всё согласному покровителю, в дом которого он попал наконец после долгих странствований? О характере дяди я, конечно, обязан объяснить подробнее: без этого непонятен и успех Фомы Фомича. Но покамест скажу, что с Фомой именно сбылась пословица: посади за стол, он и ноги на стол. Наверстал-таки он своё прошедшее! Низкая душа, выйдя из-под гнёта, сама гнетёт. Фому угнетали — и он тотчас же ощутил потребность сам угнетать; над ним ломались — и он сам стал над другими ломаться. Он был шутом и тотчас же ощутил потребность завести и своих шутов. Хвастался он до нелепости, ломался до невозможности, требовал птичьего молока, тиранствовал без меры, и дошло до того, что добрые люди, ещё не быв свидетелями всех этих проделок, а слушая только россказни, считали всё это за чудо, за наваждение, крестились и отплёвывались…»

Опискин, по существу, — главный герой всей повести, но глава 7-я 1-й части ещё и именная — «Фома Фомич». Именно здесь дан краткий, но колоритный портрет этого типа, которого рассказчик, наконец, увидел: «Гаврила справедливо назвал его плюгавеньким человечком. Фома был мал ростом, белобрысый и с проседью, с горбатым носом и с мелкими морщинками по всему лицу. На подбородке его была большая бородавка. Лет ему было под пятьдесят. Он вошёл тихо, мерными шагами, опустив глаза вниз. Но самая нахальная самоуверенность изображалась в его лице и во всей его педантской фигурке. К удивлению моему, он явился в шлафроке, правда, иностранного покроя, но всё-таки шлафроке и, вдобавок, в туфлях. Воротничок его рубашки, не подвязанный галстухом, был отложен а l’enfant [фр. по-детски]; это придавало Фоме Фомичу чрезвычайно глупый вид…»

Фома в повести препятствует женитьбе Егора Ильича Ростанева на гувернантке Настеньке Ежевикиной, всячески унижает-терроризирует и самого полковника Ростанева, и гостей его, не говоря уже о слугах, но в итоге до самой смерти живёт окружённый всеобщим вниманием, заботой и поклонением как благодетель и великий человек. Психоз этот не закончился даже после смерти Опискина и в эпилоге сообщается: «Фома Фомич лежит теперь в могиле, подле генеральши; над ним стоит драгоценный памятник из белого мрамора, весь испещрённый плачевными цитатами и хвалебными надписями. Иногда Егор Ильич и Настенька благоговейно заходят, с прогулки, в церковную ограду поклониться Фоме. Они и теперь не могут говорить о нём без особого чувства; припоминают каждое его слово, что он ел, что любил. Вещи его сберегаются как драгоценность…»

Имя и фамилия героя явно намекают на его неудачную связь с литературой — граФОМАн ОПИСКИН. В образе Фомы и его творчестве спародированы «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя и отчасти его личность периода последних лет жизни.

Оплеваниев

«Господин Прохарчин»

Сосед Прохарчина, о котором только и сказано, что он «скромный и хороший человек» — в действии практически не участвует.

Ордынов Василий Михайлович

«Хозяйка»

Молодой учёный. «Его пожирала страсть самая глубокая, самая ненасытимая, истощающая всю жизнь человека и не выделяющая таким существам, как Ордынов, ни одного угла в сфере другой, практической, житейской деятельности. Эта страсть была — наука. Она снедала покамест его молодость, медленным, упоительным ядом отравляла ночной покой, отнимала у него здоровую пищу и свежий воздух, которого никогда не бывало в его душном углу, и Ордынов в упоении страсти своей не хотел замечать того. Он был молод и покамест не требовал большего. Страсть сделала его младенцем для внешней жизни и уже навсегда неспособным заставить посторониться иных добрых людей, когда придет к тому надобность, чтоб отмежевать себе между них хоть какой-нибудь угол. Наука иных ловких людей — капитал в руках; страсть Ордынова была обращенным на него же оружием.

В нём было более бессознательного влечения, нежели логически отчётливой причины учиться и знать, как и во всякой другой, даже самой мелкой деятельности, доселе его занимавшей. Ещё в детских летах он прослыл чудаком и был непохож на товарищей. Родителей он не знал; от товарищей за свой странный, нелюдимый характер терпел он бесчеловечность и грубость, отчего сделался действительно нелюдим и угрюм и мало-помалу ударился в исключительность. Но в уединённых занятиях его никогда, даже и теперь, не было порядка и определённой системы; теперь был один только первый восторг, первый жар, первая горячка художника. Он сам создавал себе систему; она выживалась в нём годами, и в душе его уже мало-помалу восставал ещё тёмный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ идеи, воплощенной в новую, просветлённую форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он ещё робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность её: творчество уже сказывалось силам его; оно формировалось и крепло. Но срок воплощения и создания был ещё далёк, может быть, очень далёк, может быть, совсем невозможен!..»

Да, в этой ранней повести впервые появился у Достоевского тип мечтателя. И Ордынов не только мечтатель-романтик, как, к примеру, герой «Белых ночей», по своей сути Ордынов — предвестник Раскольникова. Это — одинокий, одичавший в своём уединении мыслитель, идеолог… В Ордынове можно усмотреть и штрихи-намётки Подпольного человека, тоже одного из «капитальнейших» типов в мире Достоевского. Впрочем, в этом мире все подпольные герои —