Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А что изменилось с уходом Хабибуллы к другой? Он пропадает где-то по нескольку дней, а вернувшись, снова держит себя хозяином и властелином — таким, как этот Балаш.
Фатьма сидела, не отрывая глаз от сцены, не зная, на кого обратить свою жалость — на обездоленную ли Севиль или на самое себя.
В зале то и дело слышались женские вздохи, всхлипывания — видно, не только Фатьма узнавала свою несчастливую жизнь в том, что происходит на сцене. И лишь тогда, когда действовать начинала Гюлюш, женщины в зале приободрялись.
Как не похожа была эта смелая девушка на забитую Севиль! Как сурово осуждала она своего бессердечного брата, как стремилась помочь бедной Севили в ее невзгодах! Женщины в зале с замиранием сердца следили: неужели усилия этой славной девушки окажутся тщетными и все останется таким, как было?
Но вот в доме Балаша все переменилось. Куда девалась кроткая, забитая Севиль? Ее как не бывало! Вымолвить мужу столь дерзкие слова, швырнуть ему в лицо чадру, навсегда покинуть его дом? Ни мужа, ни бога не побоялась! В зале раздались возгласы одобрения. Вот бы им, сестрам этой Севили, сидящим в зале, поступить так же, как она!
Фатьма нервно теребила чадру, то стягивая ее с головы, то по привычке вновь натягивая и снова невольно стягивая, словно чадра в этот вечер теснила, душила ее. Быть такой, как Севиль! Пусть люди смотрят, как сидит она, Фатьма, с открытым лицом — в театре, среди чужих мужчин! Пусть смотрит на нее сейчас, кто хочет, хотя бы сам Хабибулла!
Но едва опустился занавес и люстры ярко осветили зал, — страх вновь охватил Фатьму, и она поспешно натянула на голову чадру.
Вдруг кто-то тронул Фатьму за плечо. Она обмерла: Хабибулла? Она продолжала сидеть, не двигаясь, страшась увидеть ненавистное ей лицо, услышать знакомый враждебный голос. Но рука снова и настойчивей тронула ее.
Ну, будь что будет!..
Всего раз в жизни, зайдя как-то к Баджи, лишь мельком видела Фатьма эту седую женщину. Но сейчас, увидя ее и поняв, что страхи напрасны, Фатьма готова была расцеловать эти седины, это свежее приветливое лицо.
Казалось, Натэлла Георгиевна угадала ее чувства. Ласково, ободряюще улыбнувшись, она шепнула:
— Тебя ожидает Баджи, пойдем!
Неловко ступая вслед за Натэллой Георгиевной по тесным закулисным переходам, заставленным декорациями, мебелью, Фатьма продолжала беспокойно теребить чадру, стыдясь открыть свое лицо перед чужими людьми и вместе с тем не решаясь оставить его прикрытым, чтоб не обидеть тех, кто только что со сцены бросил вызов чадре, не показаться в их глазах отсталой и смешной.
Баджи и Телли сидели, каждая перед своим зеркалом, собираясь разгримировываться.
— Ну как — жива? — с улыбкой спросила Баджи, едва Фатьма показалась в дверях.
— Жива! — бодро ответила за Фатьму Натэлла Георгиевна, и вслед за ней, переступив порог, смущенно повторила Фатьма:
— Жива!..
Удивительным казалось Фатьме очутиться за кулисами театра среди этих странно одетых людей в гриме.
— Понравилось? — спросила ее Баджи.
Вид Баджи в костюме и в гриме Гюлюш снова привел Фатьму в волнение.
— Не будь тебя, Севиль бы погибла! — воскликнула она, и слезы блеснули в ее глазах.
И Баджи в ответ — будто и впрямь она спасла Севиль — растроганно промолвила:
— Спасибо!.. — Затем, испытующе глянув в глаза Фатьме, она спросила: — А что ты скажешь о самой Севиль?
— Смелая! Не побоялась мужа… Эх, если б все наши женщины так поступали с такими мужьями, как этот негодник Балаш!
— И ты в том числе — с твоим?
— Я!.. — растерянно переспросила она, не зная, что ответить. — С моим?..
Не отрываясь от зеркала, Телли вставила:
— Не верится, чтоб такой умный, культурный мужчина, как Хабибулла-бек, плохо относился к своей жене!
Еще жила в памяти Фатьмы картина, как увивался Хабибулла подле Телли на выпускном вечере, и уж, во всяком случае, памятей был тот вечер, когда Телли хозяйничала у нее в доме, а она, Фатьма, законная хозяйка, оставалась с детьми в спальне и только подслушивала у двери, подглядывала в замочную скважину, как развлекаются, как веселятся гости.
— Это он с вами такой культурный! — буркнула Фатьма.
— Значит, и его жене нужно перемениться, чтоб муж уважал ее! — бросила Телли в ответ.
Фатьма окинула Телли недружелюбным взглядом: немало горьких минут доставила ей в свое время эта вертихвостка!
— Уж лучше оставаться такой, какая есть, чем быть похожей на этакую!
Кого имела в виду Фатьма, кивнув в сторону Телли, — Эдиль или ту и другую?
— Эдиль, конечно, женщина плохая, и быть на нее похожей — незачем, — заметила Баджи. — Но ведь и оставаться такой, какой Севиль была в доме Балаша, не многим радостней: это все равно, что совсем не жить!
— Для меня стать иной — значит тоже не жить: Хабибулла быстро сживет меня со свету… — ответила Фатьма. — Хоть он и умный, и культурный, — с усмешкой добавила она.
— У тебя есть близкие люди, они тебя защитят.
— Старик отец, что ли? Мать неграмотная? Брат школьник? Они, если б и хотели защитить, бессильны.
Натэлла Георгиевна, молча следившая за разговором, внушительно сказала:
— Есть у тебя, женщина, друзья посильнее, чем отец, и мать, и брат.
— Не знаю я таких…
— То-то, что не знаешь! А советская власть?
— Не станет она возиться с такой, как я, — с дочерью буржуя.
Баджи с укором промолвила:
— Забыла ты, видно, Фатьма, кто недавно о детях твоих позаботился, чтоб они были сыты, одеты, обуты. Не советский ли суд, не советская ли власть?
— Нет, нет, — об этом я помню и всегда буду помнить! — с чувством воскликнула Фатьма.
— Спасибо тебе за это!
В тоне Баджи послышалась издевка, и Фатьма недоуменно развела руками, словно спрашивая: что же еще могу я сделать?
Натэлла Георгиевна ее поняла.
— Нужно идти по той дороге, которую указывает тебе советская власть, и прежде всего расстаться с этим… — сказала она, брезгливо кивнув на чадру.
Фатьма, сама того не замечая, ответила словами Хабибуллы:
— Для азербайджанки чадра — головной убор, такой же, как в России платок или шляпа,
— Хороша такая шляпа, из-за которой лица не видно!
— У нас к чадре привыкли…
— Многие уже давно отвыкли! Не обижайся, если добавлю: те, кто поумней да посмелей!
— Вам легко так говорить: вы, видать, грузинка. А в чадре ходила моя бабка, и до сих пор моя мать
