Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Баджи в таких случаях наготове ответ:
— Вы забыли другие пословицы — хотя бы эту: одна удачная дочь лучше семи неудачных сыновей!
Пусть посмеет кто-нибудь усомниться, что Нинель будет удачной!
И Баджи обрывает разговор…
Мир расколот теперь в глазах Баджи на две половины — на то, что приносит дочери пользу, и на то, что идет той во вред. Это относится ко всему — к еде, к вещам, к погоде.
Это относится и к людям: случайного прохожего, бросившего на ее дочь ласковый взгляд, Баджи готова считать другом, а близкого человека, заговорившего слишком громко, когда ее дочь спит, — врагом.
Свою дочь Баджи никому не доверяет, со всех сторон ползут на нее страхи, что ребенка уронят, ненароком задушат подушкой, утопят, купая в тазу, простудят на сквозняке.
Много мук приходится женщине претерпеть, прежде чем принесет она в мир этот теплый комок жизни. Нелегко выносить его в чреве, еще трудней произвести на свет, а затем вырастить из него человека, — как же матери не думать о нем днем и ночью!
— Ты, Баджи, — сумасшедшая мать! — нередко слышит Баджи от окружающих и никак не поймет, чего в этих словах больше — удивления, одобрения, насмешки?
— Да! — отвечает она самодовольно. — Сумасшедшая!
Нет для нее сейчас более лестной похвалы.
Днем и ночью чутко прислушивается Баджи к дыханию маленькой Нинель.
Почему так тихо? Баджи охватывает ужас: ее дочка умерла! Но вот раздается младенческий плач, снова Баджи в волнении, но теперь уже в радостном: ора переменить пеленки, кормить!
— Цветочек ты мой! Роза! Спелый сладкий инжир! — шепчет Баджи по-азербайджански, всматриваясь в дочь.
— Солнышко! Рыбка моя! Голубка! — вторит она сама себе по-русски, беря малютку на руки, прижимая к своей груди, целуя.
Каких только ласковых слов не находит Баджи для своей маленькой дочки Нинель! И какое, оказывается, их множество и в том и в другом языке! Почему не знала она их прежде? Где таились они?
Ничего особенного
Уже не впервые застает Телли свою подругу, сидящей за столом перед толстой клеенчатой тетрадью.
— Все пишешь, Савина? — с усмешкой говорит она, бесцеремонно заглядывая Баджи через плечо. — Что это? — удивленно спрашивает она.
— Угадай!
Телли всматривается:
— Август — 4050 — 50… Сентябрь — 4750 — 54… Октябрь — 5460 — 60… Уж не твои ли это доходы или расходы?
Баджи загадочно улыбается:
— Вроде этого!
Нет, это не запись доходов или расходов ее семьи. Баджи не склонна этим заниматься — вдоволь насмотрелась она на подобные колонки цифр в старой конторской книге Шамси. Вряд ли прибавят ей счастья такие записи!
— Но все же — что это такое? — любопытствует Телли.
Баджи кивает на стенку, где подле коляски Нинель висит табличка с надписью: «Основные показатели нормального физического развития ребенка».
Телли бросает взгляд на табличку, колонку цифр в тетради. Ну, теперь все понятно! Эти большие числа не что иное, как вес дочки Баджи в граммах, а меньшие — ее рост, в сантиметрах.
Да, это уже не те записи, какие еще так недавно вела Баджи в своей толстой тетради, и это, собственно, даже не та, а совеем другая тетрадь, на клеенчатой обложке которой витиевато выведено: «Нинель».
— Ты только посмотри, Телли, какая у меня дочка молодец: каждый день прибавляет в весе около двадцати граммов! — говорит Баджи, и в голосе ее звучит гордость.
— Вижу… — отвечает Телли. — Вижу, что ты счастливая мамаша, и, откровенно говоря, немножко завидую тебе.
— А что мешает тебе стать такой же счастливой? Женщина ты, слава судьбе, молодая, здоровая, красивая.
— Но ведь я не замужем.
— А Чингиз?
Телли машет рукой, как бы говоря: это не муж! А вслух добавляет:
— Отец мой, хотя человек образованный — он еще лет сорок назад окончил гимназию в Тифлисе, — но он старых взглядов и не потерпит такого от своей дочки.
— Значит, нужно тебе оформить брак!
— С кем?
— Как это — с кем? С твоим Чингизом, которого ты любишь! Я, правда, как знаешь, от него не в восторге, но ведь замуж-то выходить за него не мне, а тебе.
Телли вздыхает.
— Чингиз ищет жену с влиятельным папашей, с толстым кошельком, а у моего старика даже то немногое, что было, — сплыло. — Она спешит оговориться: — Ты не думай, однако, что я из-за Чингиза особенно страдаю: женихов на мой век хватит!
— Чего же ты зря вздыхаешь?
— Не зря… Я в последнее время очень устала, переутомилась. Виктор наш совсем с ума сошел — скоро до смерти замучит нас работой.
«Устала? Переутомилась?»
Да, после неудачи с Эдилью Телли что-то приуныла. Однако… ее черная, спускающаяся к самым бровям челка по-прежнему тщательно выложена, блестит, будто лакированная. Как всегда, задорно вздернут носик. Пухлые, густо накрашенные губы подчеркивают белизну зубов… Хорошенькая она, эта Телли, что ни говори, цветущая — залюбуешься! Глядя на нее, никак не скажешь, что она устала, переутомилась на работе.
— У тебя, я вижу, обновка? — Баджи кивает на большие яркие серьги в ушах Телли.
— Мне их подарил Чингиз! — не то с гордостью, не то с горечью говорит Телли. — Всегда, как знаешь, подарки делаю ему я — то шелковую рубашку подарю, то галстук модный, заграничный, то носки. Наконец и он догадался — разорился! — принес эти серьги на счастье, когда начался сезон.
— А в театре что у нас нового, интересного?
— Ничего особенного! Все то же самое. Репетиции и спектакли, спектакли и репетиции.
— А товарищи наши чем заняты?
— И здесь все по-старому! Твой Гамид по-прежнему грызется с Чингизом, с Сейфуллой.
— «Мой» Гамид? У меня, благодарение судьбы, есть «мой» Саша! И почему это — «грызется»? Гамид просто отстаивает свою точку зрения.
— Не вижу особой разницы!
— А Юлия-ханум что поделывает?
— С тех пор, как ты ушла в отпуск, твоя Юлия снова стала подбираться к лучшим ролям.
— Оказывается, и Юлия-ханум — «моя»? Этак ты мне весь театр отдашь, некому будет играть! Впрочем, я от Юлии-ханум не отказываюсь, я ее всегда уважала и теперь продолжаю уважать… Я слыхала, она замечательно сыграла в «Любови Яровой».
— Неплохо.
— А Швандю, говорят, прекрасно сыграл Али-Сатар. Да ты что ж ничего не расскажешь мне об этом спектакле? В газетах о нем много писали.
— Да так, не пришлось к слову.
— Слона, как говорится, не приметила?
Пауза.
— Ну, а меня вы еще не забыли? — тихо спрашивает Баджи.
— Как раз
