Жизнь волшебника - Александр Гордеев

тонкой полосой режет луч, потом щедрый свет вспыхивает в сенях, открываются

ворота. Свет падает на лицо мальчика, и Роман чувствует уже полную остановку своего сердца.

Щёки ребёнка – как извёстка, от глаз до подбородка. Это не какие-то пятнышки, которые можно

иногда видеть на щеках детей: щёчки Игорька сплошь замороженные, белые. Роман со страхом

притрагивается кончиками пальцев и тут же отдёргивает руку: кожа твёрдая, схватившаяся тонкой

корочкой.

Тётка Таня выскакивает из сеней в телогрейке поверх ночной рубашки.

– Ой, да тут мужчина! – ойкает она, запахиваясь сильнее.

– Да ладно вам! – машет на её стеснительность Роман. – Отогревайте их как-нибудь. Только

снегом не трите.

272

И на боольшее его уже не хватает. Он машет рукой и, не оглядываясь, почти бегом направляется

обратно. Нет, не нужно ему там ни тепла, ни горячего чая – лишь бы не видеть этого Игорёшку с

его обмороженным щёчками. Что они будут с ним делать? Наверное, они знают. А девочка? Откуда

в ней этот покой и смирение? Ведь даже замерзая, она не подаёт звуков! Хоть бы пикнула раз!

Наверное, вот так же молча она может замёрзнуть и до конца. Просто заснуть, и всё. Как больная

или ненормальная. Или она уже привыкла ко всему? А эта их несчастная мамка? Откуда она? Как

удаётся ей не жалеть даже своих детей? Да, слышал, слышал он о таких матерях. Не из газет, а из

историй, передаваемых устно. Одна из таких мамашек пыталась однажды продать за пятьдесят

рублей своего годовалого ребёнка проезжему шофёру. А у того не оказалось денег. И тогда она

обменяла малыша на бутылку водки. Другая выкинула своего трёхмесячного ребёнка с девятого

этажа за то, что тот слишком громко кричал, мешая смотреть телевизор. Третья своему дитяти,

которого не захотел её сожитель (как она надеялась, будущий муж), стала вместо груди давать

водичку из крана, надеясь, что на водичке он тихо, безболезненно потухнет. . Все эти случаи из его

постоянно пополняющейся коллекции современных душевных дыр человека. Правда, раньше

Роман не знал, верить или не верить этим устным преданиям, а вот сегодня сомнения отпали – а

чего же в них не верить-то? Достаточно было услышать, как это мамка сказала: «Сами виноваты,

пусть теперь мёрзнут», чтобы все эти случаи сделались реальностью. «Господи, Господи, да что

же это такое-то!? Что мы делаем с детьми?! – со злостью и болью думает Роман. – И ведь я не

лучше. Я тоже бросил своих. Или я потому и мучаюсь, что бросил? В любом случае, прощения мне

нет…»

Странно, что эти неожиданные, как бы посторонние переживания, оттесняют личное горе.

Тёмное, приходящее со стороны, не нагнетает его депрессии, а, напротив, рассеивает её. Да ведь

в этом мире плохо не только ему. «Не пора ли моей душе возвращаться в жизнь?» – невольно

спрашивает он себя.

Как это ни жёстко, но выбора тут нет – родителей уже не будет никогда. Ведь не могут же их

место занять какие-то люди, о которых говорила тётка Катерина. Поэтому остаётся лишь одно: как-

то устояться и в этой одинокой, прострельно пустой жизни. А родители – ведь если они смотрят в

этот мир через его душу, значит, постоянно в душе. И это главное. Лишь теперь Роман с

необыкновенной ясностью постигает, что подсознательно-то он всегда был им подотчётен,

постоянно все свои поступки сверял с их хотя бы предполагаемым мнением: одобрят или нет? И за

все свои непутёвые дела всегда в первую очередь чувствовал себя виновным перед ними. Значит,

так это следует и оставить: родители ушли из жизни, но не из души. Главное – не отрывать сейчас

свою жизнь от жизней других хороших людей, где бы те ни жили, постоянно помня их, постоянно

видя перед глазами их фотографии и образы…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Прорастание

В панельном современном здании администрации электросетей Роман обходит пять разных

кабинетов, прежде чем попадает к Матвейчику Игорю Александровичу, руководителю группы

подстанций. Руководитель в костюме-тройке, с пижонской чёрной бородкой а ля Дзержинский.

Обуховск – это лишь районный городок, и Матвейчик в нём как некая необычная птица, случайно

залетевшая из какого-то большого города. Его взгляд полон едкой иронии и снобизма. Красивая

блондинка (правда, кажется, местного производства), сидящая перед ним за столом и манерно

дымящая сигареткой, уже в труху изъедена его иронией. Красавица изо всех сил старается не

обижаться на Матвейчика, чтобы хоть как-то соответствовать его ядовитости, но её от своего

старания уже всю повело на сторону. Руководитель же группы подстанций в разговоре далёк от

производственной темы. Кроме того, сегодня он, очевидно, в каком-то изощрённом ударе.

– Ах, так вы хотите работать начальником? – прочитав так удачно подгадавшую для его иронии

нелепую записку Трухи, с усмешечкой произносит Игорь Александрович, манерой говорить чем-то

похожий, кстати, на начальника пожарной части Будко. – Но нам в вашей деревеньке не нужен

начальник. Там полагаются лишь два простых дежурных электрика.

– Вот как раз простым-то дежурным я и хочу работать, – спокойно поясняет Роман, уже

имеющий иммунитет к такому тону и обращению.

– Ну, а не начальником вы могли бы работать? – глядя на улыбающуюся женщину и не слыша

его, продолжает Матвейчик, видимо, ещё не совсем доиронизировав на эту тему.

– Конечно, – с неловкостью соглашается Роман и неожиданно подыгрывает ему, – какой из меня

начальник…

– Что ж вы так о себе… – не замечая поддавка, с наигранным сожалением произносит

Матвейчик, и женщина, счастливая от того, что теперь смеются не над ней, прыскает со смеху.

273

Потом, уже выйдя в коридор, Роман никак не может понять своего спокойствия перед ужимками

этого обаятельного чёртика. Просто ему хочется зацепиться за эту работу и дом. К тому же,

сказалась ночная усталость, уж не говоря о том, что он вообще воспринимает сейчас всё течение

событий будто через некий внутренний понижающий трансформатор.

В Обуховске небольшая гостиница. Проведя день в хождениях по кабинетам поликлиники,

Роман приходит туда, и его устраивают в восьмиместный номер, где хлещут водку два человека:

изрядного роста бурят и щуплый русский в синей, застиранной майке. В комнате насвинячено и

накурено. Ну да ладно – всего-то ночь переночевать. Роман здоровается с обоими за руку. Бурята

зовут Батор, русский называет себя Васькой. Бросив сумку на кровать, Роман открывает

складишком банку консервов, режет хлеб. Бурят предлагает выпить. Роман отказывается. Васька

уже совсем пьяный, он тоже не хочет больше пить, уходит на свою кровать. Батор настаивает,

чтобы он вернулся. Тот не хочет. Бурят начинает тянуть его за руку.