Повелитель света - Морис Ренар

чтобы можно было утверждать обратное. Если бы судьи 1835 года располагали этими фильмами, уж они бы, имея возможность пригласить к себе Фабиуса Ортофьери, наверняка извлекли из пленок огромную пользу, но теперь, когда обвиняемый был представлен лишь несколькими нечеткими и неодинаковыми изображениями, однозначный вывод – его изобличающий или же оправдывающий – сделать не представлялось возможным. Интересно было бы узнать, что сказал бы полицейский Карту́, будь в его распоряжении лишь столь сомнительного качества изображения убийцы, при том допущении, опять же, что убийцей был именно тот человек, которого он видел снующим туда и сюда по бульвару, – человек, которого он, в общем-то, видел только мельком. Имея перед собой только такие изображения, стал бы Карту́ настаивать, что Фабиус и тот мужчина похожи как две капли воды?

Лишь у одного участника просмотра появилась уверенность твердая и непоколебимая: у Люка де Сертея. Он продолжал придерживаться своего изначального мнения. На его взгляд, – но был ли он искренен? – очевидность представлялась неоспоримой. Фабиус и убийца – одно и то же лицо.

Впрочем, затем уже и Люк сделался менее категоричным. Шарль обратился за советом к специалистам по антропометрии. Они отказались дать однозначное заключение по причине значительных отличий, которыми характеризовались разные портреты Фабиуса. Доклад этих экспертов поколебал уверенность Люка. Или скажем так: после столь квалифицированного заключения он уже не осмеливался с такой настойчивостью утверждать, что просто невозможно не узнать Фабиуса Ортофьери в этом ладно скроенном, высоком смуглолицем мужчине, награжденном Июльским крестом. Теперь на экране Фабиус по двадцать раз в день убивал несчастного Сезара Кристиани, переступал через его безжизненное тело, подскакивал к окну, несколько мгновений ошеломленно смотрел на то, какой эффект произвела адская машина, бестолково крутил зрительную трубу и со всех ног убегал.

Был в этой ужасной и столь короткой драме один момент, который интриговал в первую очередь Шарля, а вместе с ним – и всех тех, кого увлекала загадка этого детективного фильма. Это был (как читатель уже понял) тот момент, когда убийца, возникнув напротив своего безоружного противника, с высокомерным, повелительным видом бросает ему в лицо несколько слов…

Что именно он сказал? Какое оскорбление, призыв, сентенция были произнесены?

Эта фраза, выговоренная с ударением, вне всякого сомнения, была четко артикулирована. Отсутствие усов позволяло прекрасно видеть, как движутся губы. Но – увы! – утверждать наверняка можно было лишь одно: убийца действительно что-то сказал, только и всего. Люминит не записывал звуки, он только задерживал изображения. Как немым было чудесное «ретровидение» 28 июля, так немым же оставался и фильм об этом трагическом дне, сохраненный пятью камерами.

И однако же, эта фраза, быть может, являлась ключом к разгадке! То, что говорит человек, намеревающийся убить, не может быть простой банальностью. Слова эти наверняка несут в себе глубокий смысл. Даже если они и не объясняют всего, то по крайней мере способны вывести свидетеля на путь важных открытий! Тогда-то Шарлю Кристиани и пришла в голову удачная мысль, которой позавидовал бы даже профессиональный сыщик. Он не поделился ею ни с одной живой душой. Но днем, когда он беседовал с Коломбой, глядя на пластину люминита, которая теперь показывала им лишь запертую комнату – с закрытыми ставнями и дверями, без ковра, чисто убранную и сохранявшую печать смерти, – появился слуга, доставивший визитную карточку.

– Прекрасно! – промолвил Шарль. – Проводите сюда, и поскорее!

– Я тебя покидаю, – сказала Коломба.

– Останься, останься, напротив!

– Но кто это?

– Тот, кого я просил прийти и ожидал.

– У тебя ужасно довольный вид… Это сюрприз?

Вернулся слуга, введя сначала одного юношу, затем – другого; оба были в форменной одежде некого учебного заведения. Последним в комнату вошел скромного и пристойного вида мужчина. Он выступил вперед, и, пока проходил мимо своих спутников, его руки исполнили серию движений, относительно которых невозможно было ошибиться. То был язык глухонемых.

Посетитель поклонился Коломбе и Шарлю.

– Вот, мсье, – сказал он, – молодые люди, к помощи которых вы изъявили желание прибегнуть. Я только что говорил с ними знаками, но благодаря обучению, которое мы проводим теперь в наших институтах, они могут говорить и великолепно читают по губам.

Коломба и Шарль обменялись рукопожатиями с глухонемыми юношами.

– Соблаговолите, мадемуазель, сказать им что-нибудь, и вы увидите, с какой легкостью они вас поймут.

Слегка смутившись, Коломба улыбнулась и произнесла:

– Здравствуйте, господа, и добро пожаловать к нам в гости.

Учитель, вместо того чтобы заговорить жестами, встал перед учениками, которые не переставали внимательно вглядываться в губы присутствующих.

– Повторите то, что только что сказала мадемуазель. Сначала вы, Эмманюэль. Затем вы, Марсьяль.

Он произнес это без спешки, совсем тихо, но – по профессиональной привычке – чуть акцентируя движения рта.

Коломба так не делала, однако же юный Эмманюэль, парень совершенно глухой, заговорил вслед за учителем – правда, голосом хриплым, металлическим, чем-то напоминающим искусственный голос автомата. Разделяемые им слоги, лишенные какой-либо интонации, больше походили на некое нечеловеческое жужжание.

– Ма-де-му-а-зель ска-за-ла: «Здрав-ствуй-те, гос-по-да, и до-бро по-жа-ло-вать к нам в гос-ти».

И Марсьяль идентичным голосом повторил ту же фразу.

– Чудеса, да и только! – сказала Коломба.

Но эта сугубо механическая передача звуков, похоже, стоила инвалидам определенных усилий и изрядно их утомила: все же они и их учитель гораздо чаще пользовались безмолвным языком рук и пальцев.

Шарль задернул окно черным занавесом, решив для анализа прошлого прибегнуть к новым технологиям.

Экран осветился. Механизмы кинопроектора с бряцанием завода пришли в движение. Появился кабинет Сезара. Старый корсар, облокотившись на подоконник, смотрел на полковника Рьёсека, который, отсалютовав шпагой, занял место справа от Луи-Филиппа.

Чтобы добиться максимальной резкости изображения, Шарль прокручивал черно-белый фильм, тот, который сняла центральная камера, располагавшаяся прямо напротив пластины люминита. Качество было великолепным, так как солнце не било напрямую в окно этого выходящего на север кабинета. Сразу же после своего впечатляющего входа убийца оказался хорошо освещенным. Едва он произнес свою реплику, в ту самую секунду, когда он поднял оружие, чтобы выстрелить, Шарль остановил демонстрацию и снова отдернул занавеску.

Двое немых оживленно заговорили на языке жестов.

– Ну что? – спросил Шарль у их учителя.

– Они сошлись во мнении, – заявил последний. – Человек с пистолетом произнес следующую фразу…

Брат и сестра слушали с невыразимым волнением, охваченные неким странным страхом, вдруг сковавшим их при мысли о том, что сейчас благодаря помощи восхитительных обстоятельств они услышат эхо слов, угасших почти сто лет назад, слов, которые, возможно, раскроют самую захватывающую, самую соблазнительную из тайн.

Учитель продолжал:

– Человек сказал: «Вы ведь меня помните, капитан, не так ли?»

– И это все? – воскликнул Шарль, вынужденный в который