Повелитель света - Морис Ренар

своего лица, кое-какие из своих манер, любовь к животным и право собственности на целую кучу разрозненных вещиц, этим польза от его наследства и ограничивалась. Документы, оставшиеся после раздела 1835 года, оказались еще более незначительными, чем полагала кузина Друэ; то были счета, деловые письма. Шарлю хватило десяти минут, чтобы убедиться в их ничтожности.

Он скрыл свое разочарование, хотя и не без труда, так как уже осознавал теперь, что в глубине души возлагал на эту последнюю возможность гораздо больше надежд, чем подсказывало здравомыслие, и откланялся, пообещав кузине Друэ навестить ее снова в самое ближайшее время.

Однако же, как всем нам известно, «человек предполагает, а Бог располагает», и обещанного визита славной старушке пришлось ждать семь месяцев.

Действительно, в последующие дни Шарлю повсюду чудились зловещие предзнаменования. Мадам Летурнёр, которую он попросил позвать к телефону, не оказалось дома, и ее горничная сказала, что ее какое-то время не будет. С другой стороны, Люк де Сертей, с которым Шарль виделся теперь лишь по воле случая, выглядел каким-то смущенным, сконфуженным, когда дважды столкнулся с соседом в дверях дома. Неким совершенно загадочным образом изменилось даже поведение мадам Кристиани, которая вдруг сделалась сильно обеспокоенной и была с сыном то более строга, то более ласкова, чем обычно.

Шарль предчувствовал свое несчастье. От незаинтересованных лиц он уже получил подтверждение того, что Рита стала невестой Люка де Сертея. Заодно он понял и то, что матери известно о его прискорбной любви. Он ничего не сказал, не стал изливать душу. Он и мадам Кристиани не обменялись ни единым словом, разве что начали чаще проводить время вдвоем, в атмосфере теплой задушевности, которую они гордо объясняли себе исключительно отъездом Коломбы. И мать, терзаемая тайными муками, от всего сердца молилась об облегчении их двойного страдания.

Можно ли утверждать, что это облегчение наступило? Сказав так, мы бы, наверное, превратно передали их чувства. Однако же, когда до них дошла весть о том, что невеста господина де Сертея серьезно больна, разве к их потрясению и к ужасному беспокойству Шарля не примешалось и некое облегчение? Шарль хотел верить в то, что Рита выздоровеет; он отказывался допустить любой другой исход болезни, причины которой ему были известны и ввиду которой девушка становилась не менее дорогой ему, нежели какая-нибудь прославленная мученица. Но мог ли он не видеть поистине провиденциального вмешательства в этой страшной задержке, лишь немного отсрочивавшей событие, неизбежность которого приводила его в ужас?

Он тотчас же заставил замолчать в себе голоса, которые кричали: «Ничто не потеряно! Судьба выгадывает для тебя время! Крепись!» К тому же неделю спустя бюллетени о состоянии здоровья, которые ему ежедневно пересказывала Женевьева Летурнёр, стали столь угрожающими, что в сердце его воцарилась одна лишь тревога и он принялся жестко попрекать себя тем, что позволил себе думать о чем-то ином, кроме спасения Риты. И для того чтобы она выздоровела, чтобы природа продолжала числить среди живых ту, которая украшала ее таким изяществом и благородством, он принес миру жертву, согласившись потерять ее, лишь бы ее не потерял мир. Подобные решения, принятые в потаенных уголках нашего сознания, способны ли они изменять ход жизни? Силы, которые определяют будущее, управляют эпизодами и готовят развязки, восприимчивы ли они – как нам бы этого хотелось – к реакциям людей? Наше поведение, может ли оно предопределять будущее в том или ином смысле?

Пока еще не пришло время открыть читателю, как именно на эти силы должен был повлиять столь чистый и возвышенный зарок Шарля Кристиани. Прошли месяцы, в течение которых он даже мысленно ни разу не подверг сомнению это благородное решение. Он остался верен своей клятве даже после того, как ему сообщили, что Рита – вне опасности и после периода восстановления, который будет долгим, сможет вернуться к прежней жизни.

Пока существовала угроза жизни девушки, Шарлю, для того чтобы и дальше упорствовать в этом самоотречении, не приходилось бороться со своим влечением. Это стало сложнее, когда он узнал, что Рита поборола недуг, набралась сил и теперь, после нескольких недель балансирования на грани жизни и смерти, вернется в мир и вскоре выйдет за другого.

Вот тут-то действительно началось жертвоприношение. Желание исполнилось: нужно было платить, принимая со спокойной душой то, что принесет будущее.

За всю первую половину 1930 года оно не принесло ничего. Разве что грусть, которую подпитывало состояние неопределенности и отсутствие как проблеска надежды, способной развеять эту грусть, так и окончательной катастрофы, повергшей бы его в беспросветное уныние.

В феврале Рита уехала поправлять здоровье на Лазурный Берег.

В конце мая она оттуда вернулась, и снова пошли разговоры о скорой свадьбе. На сей раз мадам Летурнёр не сочла уместным развлекать себя посещениями Шарля Кристиани. В один из дней она ему заявила – одновременно, – что чувства Риты к нему остаются неизменными и что в доме Ортофьери уже начинают поговаривать о предстоящем бракосочетании и заключении контракта.

Именно этому обстоятельству кузина Друэ и была обязана визитом, который был ей обещан еще полгода назад.

Шарль узнал – весьма некстати, – что банкир Ортофьери пригласил его нотариуса на встречу со своим нотариусом и Люком де Сертеем. В тот день, 13 июля, ему не без труда удалось развеять грусть и напомнить себе о своем возвышенном решении. Коломба и Бертран, уже вовсю наслаждавшиеся семейным счастьем, посоветовали ему отправиться в какое-нибудь длительное путешествие. В тот момент, о котором идет речь, он находился у них дома; он часто туда захаживал, так как постоянно нуждался в перемене мест.

Ничто не удерживало его в Париже. Надеяться тоже уже было не на что. За эти семь месяцев люминит принес ему одни лишь разочарования и не дал ни малейшей подсказки. Судьба до сих пор отказывалась ему благоприятствовать.

– Так я и сделаю, – сказал он. – Уеду сразу же после национального праздника. Отправлюсь… куда глаза глядят. Трое моих друзей через несколько дней отбывают в Швецию и Норвегию; составлю им компанию. Все, решено… Но прежде я должен навестить кузину Друэ – попрощаться, да и попытаться хоть как-то загладить вину, а то она уже, должно быть, и не знает, как расценивать столь долгое мое молчание.

– Я поеду с тобой, – сказала Коломба. – Я от нее в полном восторге!

– Тогда прокатимся к ней все вместе, втроем, завтра же! – предложил Бертран.

Шарль сказал, что 14 июля, по его мнению, не самый подходящий день для визита вежливости.

– Визит вежливости, – усмехнулся Бертран, – ты нанесешь ей накануне отъезда. Завтра же она будет рада предложить нам посмотреть парад