Повелитель света - Морис Ренар

простых, радующих взор платьицах, шляпках-капорах, перевязанных под подбородком лентами, очень легких шалях, наброшенных на плечи, и с изящными тафтовыми зонтиками.

– Ага! – произнес Шарль. – А вот и Анриетта, уходящая с подружками на Елисейские Поля смотреть парад!

Приветливо пообщавшись со спутницами своей воспитанницы, Сезар отечески обнял Анриетту, которая, приняв с улыбкой ту скромную часть любезностей, коей старик удостоил ее, терпеливо выслушала наставления опекуна.

Сезар отвел в вольер Кобурга. Когда очаровательное трио удалилось, он усадил на жердочку Питта (который из-за цепочки на лапке ходил немного вразвалку) и, вооружившись подзорной трубой, принялся разглядывать сгущавшуюся за окном толпу и выстроившиеся по обе стороны бульвара, насколько хватало глаз, батальоны.

Вся эта прелюдия внушительного парижского парада, должно быть, производила величественный и мирный шум. Ничто не выдавало того нервного возбуждения и беспокойства, которое, как мы знаем, уже подспудно нарастало в городе, где вот уже несколько дней ходили слухи о готовящемся покушении. Но гостям мадам Кристиани – находившимся в ее квартире, словно в театре или, скорее, даже в кинотеатре, – зловещий дом, выкрашенный в кричащий ярко-красный цвет, представлялся все более гнусным, лицемерным и предательским. Там, на третьем этаже, за жалюзи скрывалась засада. Присутствующие в студии испытывали некое тягостное ощущение оттого, что не могли прокричать горожанам и солдатам: «Там, наверху, на помосте установлены двадцать четыре ружейных ствола. Сообщите этим красавцам-полицейским, что расхаживают взад и вперед в синих мундирах и белых брюках, со шпагами на боку и в надвинутых на глаза треуголках. Скажите, пусть поднимутся…»

Из дымовой трубы на крыше красного дома вырвалось облачко сероватого дыма.

– Фиески только что разжег огонь, – пояснил Кола-Дюнорман. – Стало быть, уже вернулся…

– А вскоре снова уйдет, – добавил Шарль.

– Какой еще огонь? – спросил кто-то. – Огонь? В столь знойный солнечный день?

– Это для того, – сказал Шарль, – чтобы иметь под рукой горящую головню, при помощи которой можно будет воспламенить пороховую «дорожку», насыпанную заранее вдоль ружейных стволов, у тех отверстий, что были проделаны в патронниках, так называемых запальных каналов.

По всей видимости – как обычно, – дом Фиески ничуть не интересовал старика Сезара. Решив установить подзорную трубу на треногу, он теперь безмятежно закреплял на этом оптическом инструменте кожаные кольца деревянного желоба.

– Он явно не ожидает, что вскоре будет убит, – заметил Кола-Дюнорман.

Эти слова упали в весьма относительную тишину, царившую посреди монотонного гудения камер, потому что как минимум одна из них работала непрерывно, а бо́льшую часть времени по указанию Шарля чудесное и ужасное утро снимали, причем под разным углом, все пять аппаратов.

По мере того как время шло и крутились стрелки восьмиугольных часов под пурпурным гидоном корсара, все сильнее сжималась грудь зрителей. Коломба, заметно утомившаяся за столько проведенных на ногах часов, была бледна как мел. Бертран и Люк улыбались слишком часто, чтобы это выглядело естественно. Но в студии не было никого, кто бы не пребывал в замешательстве от фатального ожидания неизбежной драмы. Без четверти двенадцать (по показаниям люминита) солдаты взяли в руки оружие и встали по стойке смирно. Приближалась роковая минута.

Не в силах больше противиться охватившей ее слабости, Коломба вынуждена была удалиться. Мадам Кристиани проводила дочь, но почти тотчас же вернулась, к глубочайшему сожалению Бертрана, который, несмотря ни на что, предпочел бы, чтобы неумолимой корсиканки не было в комнате.

На пластине Сезар с трубкой во рту отошел от окна, не переставая, впрочем, блаженно наблюдать за происходящим на бульваре.

На деревья уже лезли гавроши. Толпа уплотнилась еще более; люди повсюду сбивались в кучки.

– Я пытаюсь, – проговорил Кола-Дюнорман, – разглядеть Фиески под навесом «Кафе тысячи колонн». На улице Фоссе-дю-Тампль он встретился с Море, который упрекнул его в том, что он все еще не на своем посту. В «Кафе тысячи колонн» он сейчас должен случайно наткнуться на Буаро, который сопровождает Мартино, главу отделения общества по правам человека… Он покинет кафе, чтобы вернуться к себе, чуть ли не бегом, лишь когда вдали забьют барабаны. Тогда он поспешно выпьет – для храбрости – стакан водки и… А! Вот оно, то движение войск, о котором говорит в своей книге Максим Дюкан.

Войска действительно начали смещаться вправо. На смену им приходили другие.

– Теперь, – добавил Кола-Дюнорман, – перед нами 2-й батальон 8-го легиона… Смотрите: вот полковник Рьёсек, которому суждено погибнуть.

Было без десяти двенадцать.

Батарея барабанщиков линейного полка, уже обнаживших палочки, заняла позицию на противоположной стороне улицы, напротив окна. Расположившийся чуть впереди тамбурмажор опирался на свой украшенный трехцветными галунами жезл.

Полковник Рьёсек при помощи шпор утихомирил коня и соскочил на землю. Сквозь листву проглядывали две шеренги киверов с красными помпонами, белые брюки, белое кожаное снаряжение, белые же металлические пуговицы на длинных темно-синих мундирах; то тут, то там в тени поблескивали штыки.

Внезапно – при том что войска стояли неподвижно – толпа в общей своей массе затрепетала, и все головы, все тела повернулись влево. Даже солдаты и гвардейцы вытягивали шеи, в то время как офицеры выравнивали строй. Полковник Рьёсек, живо запрыгнув в седло, поднял шпагу. Его люди, как и располагавшиеся напротив солдаты линейной пехоты, замерли по стойке смирно.

Сезар выглянул из окна и, как и все, посмотрел влево.

В студии голос Бертрана перекрыл гудение пяти камер:

– Там, должно быть, уже вовсю бьют барабаны. Наведите ваши бинокли на тот хрустальный бокал, что стоит на столе: он вибрирует.

Шарль в этот момент встал слева от пластины, чтобы полностью видеть обе двери кабинета, потому что через одну из них, вне всякого сомнения, должен был войти убийца.

– Вибрация бокала усиливается, – заметил Бертран.

Обступившая замерших солдат толпа, повернувшаяся при приближении короля, воодушевлялась все больше и больше. Уже – заранее – взмывали вверх руки, головные уборы, шарфы, носовые платки. Их движения ускорялись, множились; эти передаваемые жестами здравицы охватывали всю людскую массу, пробегая по этажам и взбираясь на крыши.

Стенные часы Сезара показывали полдень.

Тот, кому через несколько секунд предстояло умереть, смотрел в окно с интересом, со спокойной, судя по всему, душой и чистой совестью.

Внезапно тамбурмажор поднял свой украшенный гирляндами жезл, и позади него разразились приветственным барабанным боем его люди.

– Внимание! – ясным, отчетливым голосом произнес Шарль. – Вот и королевский эскорт!

Обнажив сабли, шагом приближался кавалерийский взвод: две шеренги солдат в медных касках с красными плюмажами; все их взгляды были обращены направо, на дома и зрителей с той стороны, где выстроились войска, смотр которых должен был произвести Луи-Филипп. В другую сторону, где, укрывшись за жалюзи, устроился у адской машины с горящей головешкой в руке Фиески, никто