Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

… — Вот мы и приехали, — сказал по-русски Абди, появляясь сбоку кузова. И прежде чем потерять сознание от того же мягкого удара, я увидел за его спиной переплетенье улиц, домов и стен.

Город…

…Я пришёл в себя от того, что меня били по щекам и, ничего не понимая, уставился в нависшее надо мною лицо Абди. Он улыбался, потом рывком за волосы приподнял меня и, дыша в ухо чем-то отвратным, сказал — по-прежнему по-русски:

— Я хочу тебе кое-что показать, кое-что очень интересное, — и вывернул мою голову в сторону.

Мы были в улице, стиснутой с обеих сторон глухими серо-жёлто-белыми стенами — у меня мгновенной ассоциацией мелькнули кадры из фильмов о разных там басмачах и кишлаках. На улице было безлюдно, только сидел прямо посреди неё, возясь в пыли, невероятно грязный и обросший голый парень лет пятнадцати. Он негромко гудел на одной ноте.

— Видишь? — Абди потянул меня за волосы. — Это Дурик. Он тут уже двенадцать лет. Когда его привезли сюда, он был непослушным. Очень непослушным. Пытался бежать. Вёл себя, как-будто всё ещё человек, а не раб. Не хотел подчиняться, как положено… Тогда его хозяин кое-что с ним сделал. Простенькое, но эффективное. Теперь он вообще ничего не хочет — вот так ходит, играет с песочком и гудит. Уже двенадцать лет. Не правда ли — поучительно и интересно? — он сжал мои волосы ещё сильнее.

— Мамочка… — невольно вырвалось у меня, и я ощутил (первый раз в жизни!) резкий позыв к непроизвольному мочеиспусканию, если так можно выразиться. Короче, я чуть не обоссался. А думал-то, что всё самое страшное уже видел и испытал…

— Запомни это, — Абди потрепал меня свободной рукой по щеке. — Запомни — и жизнь твоя станет куда приятней. А сейчас отправимся дальше, мы ведь уже почти приехали. Придётся тебе ещё полежать тихонько, отдохнуть. А там мы прибудем на твоё новое место проживания.

Я не уследил, что он сделал с поясом — странным поясом! — потому что всё тот же мягко-беспощадный удар хватил меня наповал.

Вот я и оказался в Городе Света.

Впрочем, я немного не так представлял себе это прибытие. А сам город замкнулся для меня в один-единственный колодец дворика — пять на пять, большие ворота с засовом из кованой бронзы, навес в углу, как для собаки…

Только это не для собаки, а для… меня.

Для четырнадцатилетнего сторожевого мальчишки.

Когда я пришёл в себя, всё уже было кончено, двор пуст, а на шее я ощутил холодный металл. Ощущение было таким страшным, что мне показалось, будто ошейник душит меня, как живые ледяные пальцы, и я вцепился в него обеими руками, хватая воздух открытым ртом.

Я обернулся. Цепь от ошейника уходила в стену за навесом, под которым стояли две миски. От белёных стен пекло жаром, солнце стояло прямо над головой.

Вторую — внутреннюю — дверь украшал сложный резной рисунок.

Я ещё раз огляделся и застонал — раньше, чем сумел себя сдержать, застонал от тоски и ужаса. Мне было страшно сейчас — так, как не было страшно, когда мне собирались отрубить голову. Потому что смерть — это миг. А мне-то предстояло жить. Жить в этом душном четырёхугольнике. Жить долго. Может быть — вечно.

Ноги у меня подкосились, и я сел в пыль голой задницей — кстати, оказалось, что я и правда ещё голый, и сейчас меня это добавочно беспокоило. Мне вспомнился тот норвежец, который умер у нас в плену — просто потому, что не мог быть не свободным — и на миг мне подумалось, что и я могу вот так умереть.

Нет. Умирать мне было нельзя. Нельзя, надо было выбраться отсюда. Любой ценой и когда угодно, но выбраться, а для этого надо было жить и не распускаться…

…Цепь позволяла обойти весь дворик — при максимальном натяжении я как раз упирался физиономией в угол по диагонали от «своего». На меня снова накатила тоска. Странно. Я с удивлением понял, что ощущал себя лучше, когда валялся в сарае на Кавказе. Тогда я был пленным, воином, потерявшим свободу в бою. Сейчас я был рабом. Четырнадцатилетним мальчиком, которого лишили свободы — и которому весь его предыдущий опыт не подсказывал ни единого выхода.

«Ибо неволе предпочитают все они смерть», — вспомнил я сказанные о наших предках-славянах слова византийского историка Захари Ритора. И опять подумал — а что, если?.. Ребята позаботятся о Танюшке… Сейчас разбегусь, и…

Я был уверен, что у меня хватит воли раскроить себе череп о стену. У того меня не хватило бы, а сейчас — хватит.

Нет, решил я. Я буду жить и выберусь, даже если отсюда ещё никто и никогда не выбирался. Я буду первым.

Я вернулся под навес. У самого угла обнаружилась прикрытая деревянной крышкой яма — глубокая. Туалет… Очень мило, по крайней мере, не придётся гадить, где попало. Ещё бы рулон туалетной бумаги, но она и в Союзе дефицит, в конце концов.

Миски были глиняные, неглазурованные, но явно серийные. В одной оказалась вода — не холодная, но чистая. В другой — с верхом обрезков жареного мяса. Пахло от них одуряющее вкусно — со специями, с перцем, как я любил и как уже давным-давно не ел. Объедки с хозяйского стола — со стола этого носатого губастого пузана.

Ну и чёрт с ним.

Я съел мясо (и правда — очень вкусное), выпил половину воды и улёгся на подстилку. Наверное, задремал — даже точно задремал, потому что вдруг оказалось, что передо мной на корточках сидит мальчишка на год-два младше меня.

Он сидел, сложив руки на поднятых к подбородку коленях — загорелый и тоже голый, как и я. Таких ребят я видел там на картинках в книжках про Древнюю Грецию, да и здесь на Балканах — тоже: тугая копна золотисто-рыжих кудрей, брови вразлёт над большими серыми глазами, высокий прямой нос, чёткие губы… Он смотрел неожиданно весело, только вот что-то странное было в… в нём во всём. Я не мог понять — что, поэтому просто сел, меряя мальчишку взглядом.

— Ты грек? — спросил я, подбирая слова. Мальчишка кивнул своими кудрями:

— Я знаю русский, — сказал он почти без акцента. — Я был вместе с вашими. В самом начале, до того, как попал сюда. Я принёс тебе пить.

Он кивнул на миску — снова полную воды.

— Спасибо, — ответил я, продолжая пытаться понять, что с ним не так. — Меня зовут Олег.

— Кристо, — преставился мальчишка. — Я буду тебе приносить есть и пить. И немного говорить с тобой, когда хозяина нет дома.

— Хозяин… — я помедлил. — Чем он занимается-то?

— Торгует, — пожал плечами Кристо. — Они все тут торгуют. И ещё что-то делают, я не понял, что. Рано уходит, поздно приходит. Того, кто сидел тут до тебя, он бил каждый день — тот не успевал открывать ворота по звонку.