Римская история в лицах - Лев Остерман

Я догадался бы сжечь строчки «Науки» своей!»

Книга 3-я, элегия 3-я (написано жене во время болезни — чужою рукой)

«Если, однако, мой рок мне сужденные сроки исполнил

30 И подошел уже час ранней кончины моей, —

Ах, что стоило б вам над гибнущим сжалиться, боги,

Чтобы хотя б погребен был я в родимой земле.

...

Если б с телом у нас погибали также и души,

Если бы я весь, целиком, в пламени жадном исчез!

60 Но коль в пространство летит возвышенный, смерти не зная,

Дух наш и верно о том старец самосский учил,

Между сарматских теней появится римская, будет

Вечно скитаться средь них, варварским манам чужда.

65 Сделай, чтоб кости мои переправили в урне смиренной

В Рим, чтоб изгнанником мне и после смерти не быть.

Не запретят тебе: в Фивах сестра, потерявшая брата[13],

Похоронила его, царский нарушив запрет.

Пепел мой перемешай с листвой и толченым амомом

70 И за стеной городской тихо землею засыпь

Пусть на мрамор плиты взглянув мимолетно, прохожий

Крупные буквы прочтет кратких надгробных стихов:

«Я под сим камнем лежу, любовных утех воспеватель,

Публий Назон, поэт, сгубленный даром своим.

75 Ты, что мимо идешь, ты тоже любил, потрудись же,

Молви: Назона костям пухом да будет земля».

К надписи слов добавлять не надо: памятник создан, —

Книги надежней гробниц увековечат певца.

Мне повредили они, но верю: они и прославят

80 Имя его и дадут вечную жизнь их творцу.

Ты же дарами почти погребальными маны супруга,

Мне на могилу цветов, мокрых от слез, принеси, —

И, хоть огонь превратил мое тело бренное в пепел,

Благочестивый обряд скорбная примет вдова.

85 О, написать я хотел бы еще, но голос усталый

И пересохший язык мне не дают диктовать.

Кончил. Желаю тебе — не навеки ль прощаясь, — здоровья,

Коего сам я лишен. Будь же здорова, прости!»

Август умер, но ждать снисхождения от мрачного Тиберия не приходилось. Овидий надеялся на благородство Германика, который направлялся в восточные провинции. Но не дождался и умер в 18-м году после Р.Х. Не суждено было исполниться и последнему желанию поэта — чтобы его прах был захоронен у стен Рима. Овидия похоронили в Томах...

В Молдавии, в глуши степей

Вдали Италии своей.

Глава III

Калигула и Клавдий

Калигула

Даже у тех читателей, кому после школы не случилось интересоваться Римской историей, наверное, задержалось в памяти имя императора Калигулы. Вспоминается его чудовищная жестокость и какая-то нелепая история с любимым конем, которого он то ли произвел в сенаторы, то ли назначил римским консулом. Светоний приводит длинный перечень преступлений и зверств Калигулы. Знакомство с ним вызывает чувство глубокого отвращения. Я не собираюсь воспроизводить этот перечень. Да и не так уж он интересен — мало ли примеров садизма правителей сохранила история? Интересно понять, каким образом такой выродок оказался во главе римского государства. Но об этом — позже. А пока, чтобы осуждение наше не было голословным, придется все же процитировать кое-что из Светония. Комментарии, я полагаю, будут излишни.

«Своего брата Тиберия (троюродного брата — внука императора Тиберия. См. родословное древо. — Л.О.) он неожиданно казнил, прислав к нему внезапно войскового трибуна, а тестя Силана заставил покончить с собой, перерезав бритвою горло. Обвинял он их в том, что один в непогоду не отплыл с ним в бурное море, словно надеясь, что в случае несчастья с зятем он сам завладеет Римом, а от другого пахло лекарством, как будто он опасался, что брат его отравит». (Светоний. Гай Калигула, 23)

«Свирепость своего нрава обнаружил он яснее всего вот какими поступками. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех...» (Там же, 27)

«...некоторых (сенаторов. — Л.О.), занимавших самые высокие должности, облаченных в тоги, он заставлял бежать за своей колесницей по нескольку миль, а за обедом стоять у его ложа в изголовье или в ногах, подпоясавшись полотном (на манер рабов. — Л.О.). Других он тайно казнил, но продолжал приглашать их, словно они были живы, и лишь через несколько дней лживо объявил, что они покончили с собой». (Там же, 26)

«Казнить человека он всегда требовал мелкими частыми ударами, повторяя свой знаменитый приказ: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» Когда по ошибке был казнен вместо нужного человека другой с тем же именем, он воскликнул: «И этот того стоил!». Он постоянно повторял известные слова трагедии:

«Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» (Там же, 30)

«Средь пышного пира он вдруг расхохотался; консулы, лежавшие рядом, льстиво стали спрашивать, чему он смеется, и он ответил: «А тому, что стоит мне кивнуть, и вам обоим перережут глотки». (Там же 33)

«Целуя в шею жену или любовницу, он всякий раз говорил: «Такая хорошая шея, а прикажи я — и она слетит с плеч!» И не раз он грозился, что ужо дознается от своей милой Цезонии хотя бы под пыткой, почему он так ее любит». (Там же)

Наверное, хватит, хотя я привел лишь малую часть перечня Светония. Садизму такого рода часто сопутствует и неутолимая похотливость. Она принимает характер глумления над женщиной. Позволю себе привести еще одно свидетельство Светония:

«...ни одной именитой женщины он не оставлял в покое. Обычно он приглашал их с мужьями к обеду, и когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукою. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась; а вернувшись, еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели». (Там же, 36)

Трижды за два года Калигула объявлял своими женами знатных женщин, которых отнимал у законных мужей. Двух из них он успел за это же время и прогнать, запретив им возвращаться в семью. Третью, Цезонию, не отличавшуюся ни красотой, ни молодостью, но сумевшую привязать его к себе исключительным сладострастием, то выводил в плаще, шлеме, со щитом и на коне к войскам, то показывал голой своим сотрапезникам. Он открыто сожительствовал со всеми тремя родными сестрами. Одну из них, умершую в 38-м году Друзиллу, Калигула приказал почитать как божество. В Риме ее культу служили двадцать жрецов и жриц. Двух других сестер, Ливиллу и Агриппину младшую, он иногда отдавал на потеху своим любимцам, а в конце концов сослал на острова.

Естественно, что тиранической натуре Калигулы была присуща ненависть ко всем прославленным мужам прошлого. Статуи их он повелел разбить. Себя же почитал равным самому Юпитеру. Палатинский дворец он продолжил до Форума, так что храм Кастора и Поллукса превратился в его прихожую. Воздвиг храм себе самому в качестве божества, где поставил свою статую, облаченную в собственные одежды.

«По ночам, когда сияла полная луна, он неустанно звал ее к себе в объятья и на ложе, а днем разговаривал наедине с Юпитером Капитолийским: иногда шепотом, то наклоняясь к его уху, то подставляя ему свое, а иногда громко и даже сердито». (Там же, 22)

Чтобы облегчить себе повседневное общение с владыкой богов, Калигула приказал перекинуть мост с Палатинского холма на Капитолийский.

Прижизненное обожествление, сожительство с родными сестрами, намерение перенести столицу в Александрию, о чем упоминает Светоний, и отношение ко всем своим подданным как к рабам — все говорит о подражании владычеству египетских фараонов и царей. О них он, вероятно, был наслышан от своей бабки Антонии, у которой прожил два года перед переселением к Тиберию на Капри. Старуха, надо полагать, охотно вспоминала о раболепном поклонении, окружавшем ее отца и Клеопатру.

Читая длинный список извращений и бесчеловечных злодеяний Калигулы, трудно избавиться от впечатления, что неограниченная власть оказалась в руках опасного сумасшедшего. Тому можно найти подтверждение и у Светония:

«По ночам, — свидетельствует историк, — он не спал больше, чем три часа подряд, да и то неспокойно: странные видения тревожили его; однажды ему приснилось, что с ним разговаривает какой-то морской призрак. Поэтому, не в силах лежать без сна, он большую часть ночи проводил, то сидя на ложе, то блуждая по бесконечным переходам, вновь и вновь призывая желанный рассвет.