Римская история в лицах - Лев Остерман

Императора тогда беспокоило общество друзей Клавдия, греков-вольноотпущенников, с которыми он проводил время то в загородной резиденции принцепса, то на кампанской вилле. Помимо ученых разговоров, они предавались там излишествам в еде и питье, к которым Клавдий был расположен. Да еще играли в кости. Вообще репутация у него в те годы была неважная. Однако всадники выказывали ему уважение. Когда Клавдий входил в театр, они вставали и обнажали головы. Потом они избрали его главой посольства к консулам, прося дозволения на своих плечах внести тело покойного Августа в Рим. Сенат впоследствии даже постановил отстроить за государственный счет его дом, сгоревший во время пожара.

Тиберий же относился к нему с явным презрением. Впрочем, оставил в покое. Даже включил в число наследников, хотя только третьей очереди. Еще и полмиллиона денариев завещал в подарок. Калигула в первые полгода своего правления, когда прикидывался ягненком, вызвал Клавдия в Рим, приблизил и даже в течение двух месяцев разделял с ним консульство. Простой народ тогда встретил его дружелюбно. Несколько раз, когда он распоряжался на зрелищах, его приветствовали криками: «Да здравствует дядя императора!» и «Да здравствует брат Германика!»

Потом наступили горькие дни. Гай не отпускал его из дворца, но сделал мишенью издевательств и насмешек. Когда Клавдий задерживался к обеду, ему не оставляли места у стола. А когда, наевшись, задремывал — такое случалось частенько, — шуты императора бросали в него косточками фиников или маслин. А не то потихоньку надевали на руки сандалии, чтобы он, внезапно разбуженный, тер ими себе лицо. Он благоразумно подыгрывал, прикидывался дурачком и этим спас свою жизнь. Когда племянничек принялся выкачивать из народа деньги, то не забыл и Клавдия. По указанию императора сенат назначил его жрецом храма Калигулы — Юпитера, за что нужно было уплатить два миллиона денариев. Деньги пришлось занять в казне под залог. Вернуть долг он не смог, и все его имущество было назначено к распродаже.

И вот теперь он умрет вслед за Гаем. От чьих рук он погибнет? Заговорщиков ли, которые решили истребить всю семью? Взбунтовавшихся преторианцев? Или германцев, которые его самого считают заговорщиком? Надо бы пойти к ним и сказать, что он не виновен. То, что он прячется, изобличает его как соучастника. Но нет сил двинуться с места. Страх растет. Перед глазами уже не воспоминания, а картины грядущей гибели. Страшная фигура огромного германца с занесенным над головой мечом. Вот опять послышались шаги в галерее. Клавдий с ужасом замечает, что переменил позу — одна из сандалий высунулась из под занавеса. Убрать? Нет! Движение еще сильнее привлечет внимание. И все же он машинально убирает ногу... Шаги замирают рядом. Занавес отодвинут. Перед ним огромный, страшный германец. Силы оставляют Клавдия. Он медленно оседает на пол. Хочет крикнуть, что невиновен, что ничего не знал о заговоре. Но из судорожно скошенного рта вырываются нечленораздельные звуки — не то стон, не то мольба о пощаде. От страха или от резкого света все плывет перед глазами. Он не видит или не понимает, что это не германец, а солдат претория...

Случилось так, что этот солдат как-то раз в цирке, стоя в охранении, видел Клавдия близко и теперь узнал его. Не очень соображая, зачем, он подхватил дядю императора под мышки и поволок к выходу. Германцы уже ушли, зрители разбежались. Перед театром толпились солдаты его центурии, назначенные для наружной охраны. Срок наряда не кончился, но делать здесь было явно нечего. Узнав о том, кто оказался под их опекой, центурион счел это достаточным поводом для возвращения. На площади перед театром стояло несколько носилок, брошенных разбежавшимися в страхе рабами. По приказу центуриона знатного пленника загрузили в носилки побогаче. Сменяя друг друга в непривычной роли носильщиков, солдаты беглым шагом направились в лагерь. Немного придя в себя и поняв, что вокруг преторианцы, Клавдий высунулся было, чтобы спросить, куда его несут. Но трусивший рядом с носилками центурион грубо втолкнул его обратно.

Лагерь преторианцев встревоженно гудел. Весть о смерти притеснявшего их императора уже долетела и сюда. Солдаты, некоторые при оружии, толпились на,плацу перед домиком префекта. Его появления в лагере ожидали с минуты на минуту. Не успел он явиться, выслушать сбивчивый рассказ очевидцев и пригласить к себе трибунов на совещание, как новый взрыв криков на плацу заставил его выйти к солдатам. Перед входом в домик стояли богато украшенные носилки. Человека, который в них сидел, префект узнал сразу.

Неожиданное появление в лагере дяди убитого императора его обескуражило. Он знал о заговоре, знал, что двое трибунов согласились быть его исполнителями. Было условлено, что сам префект останется в стороне. Что ни говори, а его соучастие в деле означало бы прямое нарушение присяги и священной клятвы в верности императору. Ему было известно, что кое-кто из сенаторов предлагал убить и Клавдия. Но большинство заговорщиков решило, что слабоумный брат Германика не опасен, и отклонило это предложение. И вот Клавдий в лагере. Первая мысль была отослать его в сенат. Но затем явилась другая. На единственном тайном совещании, где он участвовал, вопрос о судьбе претория решен не был. Сторонники Республики нехотя признавали, что гвардия должна быть распущена. Поборники избрания нового императора заявляли, что она сохранится. Первые предлагали ему командование любым войском по выбору. Но одно дело — стоять во главе претория здесь, в Риме, особенно если удастся возродить его былое могущество, а другое — в мирное время прозябать в далекой провинции. И вот случай отдает в его руки человека, который по праву рождения может стать императором. Он не военный, немного не в своем уме? Тем лучше. Тем большую роль при нем будут играть префекты претория. И армия будет довольна — ведь брат Германика! Но надо трезво взвесить силы. Дело будет решаться в Риме, в самые ближайшие дни. Здесь у него только две когорты. Остальным нужно время, чтобы подойти. А у сената — три городские когорты и семь тысяч ночной стражи. Конечно, это не настоящие воины, но все же... Начинать кровопролитие в городе — страшно. На чьей стороне будет народ? Что, если он возьмется за оружие, чтобы возродить Республику? Нет, надо потянуть время, послать за остальными семью когортами преторианцев. Префект приказывает отвести Клавдия в караульное помещение близ главных ворот лагеря и поставить у дверей стражу. Солдаты пусть пока вернутся в казармы. Когда трибуны обсудят ситуацию, он их созовет снова.

До самой темноты длилось совещание у префекта. Разведчики, посланные на Форум, донесли, что народ и сенат склоняются к провозглашению Республики. Что консулы, согласно древнему обычаю, собираются назначить диктатора. К ночи решено было вновь собрать солдат. В конце концов все зависело от их готовности сражаться за нового императора. А тот тем временем метался на твердом солдатском ложе в караулке, переходя от отчаяния к смутной надежде на спасение. Стемнело. Никто не позаботился принести светильник. Потом убогое помещение озарилось отблеском факелов, пылавших на плацу. Оттуда доносился неясный шум солдатской сходки. Клавдий был уверен, что решается вопрос о его казни. Даже почти уверен, что решится он роковым образом. Разве он вступался за них, когда Калигула помыкал преторианцами? Если бы только ему позволили объяснить, что он ничего не мог для них сделать, что сам подвергался издевательствам...

Уже глубокой ночью послышались приближающиеся шаги, потом приветствие часового, и в караулку вошел префект.

— Солдаты готовы провозгласить тебя императором, — сказал он. — Но ты должен будешь уплатить по пятнадцать тысяч сестерциев каждому воину.

— У меня нет денег, — прошептал Клавдий.

— Ты их возьмешь в казне.

Мелькнула глупая мысль, что он не наследник. Потом — что казна, наверное, пуста. Но не было сил произнести это вслух и тем обречь себя на немедленную погибель. Он пошел с префектом на плац. Ему помогли подняться на трибунал. Ноги слушались плохо. Внизу в неверном свете факелов, уходя к темным краям плаца, словно волны ночного моря, колыхались султаны на шлемах легионеров.

— Император согласен! — крикнул префект. — Да здравствует император Клавдий!

— Да здравствует император Клавдий! — в две тысячи голосов отозвалась площадь. Потом были зачитаны слова присяги. Клавдий их едва понимал. Голова была как в тумане. В мозгу билось только одно слово: «Спасен, спасен!» Потом почти бессонная, полная страха и надежды ночь в домике префекта.

Утром в лагере появился иудейский царь Агриппа. Ликторы консула его не застали дома. Проведший не один год при дворе римских императоров, Агриппа быстро сориентировался, на чьей стороне будет победа...