Римская история в лицах - Лев Остерман

В те же утренние часы в юлиевой курии вновь собрались сенаторы, солдаты городских когорт поставили оцепление, а Форум заполнился народом. Настроение толпы переменилось. Слух о том, что преторианцы провозгласили Клавдия императором, уже разлетелся по городу. Сенаторы же вновь принялись спорить о Республике или избрании нового принцепса. Народ, опасаясь восстановления владычества аристократов, стал волноваться. Послышались выкрики с требованием признать провозглашенного преторианцами императора. Неожиданно на Форуме появился Агриппа с посланием от Клавдия к сенату...

Обмен письмами того дня «запротоколировал» в своей «Иудейской войне» Иосиф Флавий. Он был почти современником событий — родился в 37-м году. Будучи впоследствии приближен императором Веспасианом, историк, несомненно, имел доступ к архивам. Поэтому его свидетельство заслуживает доверия.

«Против своей воли, — писал Клавдий в первом письме сенату, — он был войском возведен на престол и теперь он, с одной стороны, считает несправедливым пренебречь рвением солдат, с другой стороны, он еще не считает свое счастье обеспеченным, так как уже одно призвание к верховной власти приносит с собою опасности. А потому он, если ему суждено будет стать во главе государства, намерен держать скипетр мягкой рукой, как добрый правитель, а не как тиран. Он будет довольствоваться честью титула и предоставит народу право участия во всех государственных делах, ибо если мягкость и кротость не была бы даже свойственна его натуре, то уже одна смерть Гая будет вечно носиться перед его глазами и напоминать всегда об умеренности». (Иосиф Флавий. Иудейская война, II, 11)

Ответ сенаторов у Флавия лаконичен и звучит решительно:

«В надежде на войско и благонадежных граждан, они добровольно не подчинятся рабству». (Там же)

Далее я позволю себе привести небольшой фрагмент из того же источника, где не только фигурирует второе письмо Клавдия, но описан и последовавший затем перелом ситуации:

«Когда Агриппа донес Клавдию об этом ответе, он послал его вторично со следующим заявлением:

«Он ни в каком случае не оставит тех, которые присягнули ему в верности, а потому он, против воли, готов на борьбу с теми, с которыми ему меньше всего хотелось бы бороться. Но нужно все-таки выбрать место для сражения вне города: было бы грехом из-за их гибельного решения запятнать кровью граждан святыни родного города». Агриппа и это заявление доложил сенату7.

Тогда один из солдат, стоявших до сих пор на стороне сената, обнажил свой меч и произнес:

«Товарищи! Зачем нам убивать своих же братьев и губить близких нам людей, стоящих за Клавдия, когда мы имеем такого государя, про которого нельзя сказать ничего худого, и несем столь священные обязанности по отношению к тем, против которых нас вооружают?» С этими словами он быстро прошел через собрание и увлек за собой к выходу всех остальных солдат. Патриции, видя себя оставленными солдатами, пришли в страх. Когда же не осталось больше никакого спасения, они бросились вслед за ними к Клавдию... Он дружелюбно принял сенат к себе в стан и немного погодя отправился вместе с ним для принесения богу благодарственной жертвы за полученное владычество». (Там же)

Уважаемый читатель! Я подозреваю, что описанные события оставили у тебя впечатление, что новый римский император не отличался мужеством и личным достоинством, подобающими римлянину. Не слишком его украшают и упомянутые вскользь слабости, в числе которых чревоугодие, от которого он, кстати сказать, не мог избавиться до конца своих дней. Впрочем, эта слабость у Клавдия выгодно сочеталась с широким гостеприимством. Светоний утверждает, что «пиры он устраивал богатые и частые, в самых просторных палатах, так что нередко за столами возлежало по шестьсот человек».

Древние, а подчас и новые историки нередко пишут о Клавдии полупрезрительно, намекая на его умственную неполноценность. Список слабостей нового императора мне предстоит еще пополнить, но этот намек я решительно отвергаю. В обоснование приведу краткий перечень его деяний, составленный по свидетельствам тех же древних историков, Светония и Тацита.

Начало нового правления было отмечено действиями, достаточно, как ныне говорят, взвешенными. Все постановления Калигулы Клавдий отменил, но считать день его гибели праздничным не разрешил. Непосредственных убийц императора и их подручных для острастки казнил, но всех остальных участников заговора простил. Память матери и бабки, несмотря на все обиды, почтил самым торжественным образом. К сенату относился уважительно, испрашивая его одобрения на все более или менее важные решения. При этом, по свидетельству Светония:

«Сам он в своем возвышении держался скромно, как простой гражданин. Имя императора он отклонил (хотя я, следуя общепринятому, буду продолжать его так называть), непомерные почести отверг, помолвку дочери и рождение внука отпраздновал обрядами без шума, в семейном кругу... При должностных лицах он сидел на судах простым советником; на зрелищах, им устроенных, он вместе со всей толпой вставал и приветствовал их криками и рукоплесканиями. Когда однажды народные трибуны подошли к нему в суде, он попросил прощения, что из-за тесноты вынужден выслушать их, не усадив.

Всем этим, — продолжает Светоний, — он в недолгий срок снискал себе великую любовь и привязанность. Когда во время его поездки в Остию распространился слух, будто он попал в засаду и был убит, народ был в ужасе и осыпал страшными проклятиями и воинов, словно изменников, и сенаторов, словно отцеубийц, пока, наконец, магистраты не вывели на трибуну сперва одного вестника, потом другого, а потом и многих, которые подтвердили, что Клавдий жив, невредим и уже подъезжает к Риму». (Светоний. Божественный Клавдий, 12)

Когда же Клавдий сам председательствовал в суде, то, как пишет Светоний:

«Суд он правил и в консульство, и вне консульства с величайшим усердием... Не всегда он следовал букве законов и часто по впечатлению от дела умерял их суровость или снисходительность милосердием и справедливостью». (Там же, 15)

Видимо, для приобретения военных заслуг в 43-м году была осуществлена нелепая экспедиция в далекую Британию. После Юлия Цезаря на относительную независимость острова никто всерьез не посягал. Без всякого повода четыре римских легиона с массой вспомогательных войск вдруг высадились на южном побережье Британии. Существенного сопротивления они не встретили. Сам Клавдий прибыл позже и находился при войске всего шестнадцать дней. Развивать наступление на север было бессмысленно. Для оккупации огромного острова, населенного воинственными и вольнолюбивыми племенами, потребовалось бы слишком много сил. Император возвратился в Рим и отпраздновал пышный триумф по поводу победы над британцами. Можно догадаться, что триумф этот вызвал скорее насмешки, чем восхищение. Больше Клавдий за все время своего правления командовать войсками не пытался (какое командование на шестом десятке?). Зато его полководцы в дальнейшем действовали весьма успешно в Германии, на Дунае, в Крыму, в Армении, в Африке и против парфян в Азии. Так что император, согласно древнему обычаю, в связи с увеличением территории империи смог раздвинуть и границы Города. Впрочем, несмотря на одержанные в Германии победы, он (подобно Августу) благоразумно повелел отвести войска за Рейн.

Заметный след в римской истории оставила мирная деятельность Клавдия. Он починил все пришедшие в негодность акведуки и подвел к Риму новый водопровод. Выстроил морской порт близ устья Тибра в Остии. Была расширена сеть дорог, налажено бесперебойное снабжение Рима хлебом даже в неурожайные годы. Торговцам он обеспечил твердую прибыль, повелев компенсировать убыток от кораблекрушений за счет казны. За постройку новых торговых кораблей установил разного рода льготы. После безумств и злоупотреблений Калигулы Клавдию удалось за десять лет восстановить нормальное функционирование налоговой и вообще всей финансовой системы государства. Римская казна вновь наполнилась. При этом он часто раздавал деньги неимущим, а зрелища для народа, цирковые игры и гладиаторские бои устраивал, по словам Светония, «большие и многочисленные... много раз и во многих местах». Заботу императора о согражданах тот же историк иллюстрирует следующим рассказом:

«Когда в Эмилиевом предместье случился затяжной пожар, он двое суток подряд ночевал в дирибитории (здание для подсчета голосов на выборах. — Л.О.). Так как не хватало ни солдат, ни рабов, он через старост созывал для тушения народ со всех улиц и, поставив перед собой мешки, полные денег, тут же награждал за помощь каждого по заслугам» (там же, 18).

В качестве цензора Клавдий осуществил необходимую к тому времени очередную чистку сената. Но сделал это, я бы сказал, весьма интеллигентно. Вот как описывает Тацит это мероприятие: