В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Марина вдруг подошла к ней и выхватила из ее рук приходскую книгу. Да, это была та самая книга, в которой они оставили свои имена после таинства. «Князь Загорский Сергей Кириллов сын венчался девицей Ольховской Мариной Александровой дщерью шестого июня 1836 года от Р.Х.» Вот эта короткая фраза, которую она пыталась найти в тот день, когда приехала в церковь вместе с матерью. Марина вспомнила, как убивалась, когда узнала, что записи о венчании нет, а та лишь смотрела на ее страдания и слезы и молчала. Все это время молчала…

Марина прикрыла глаза. Боже мой, как все могло сложиться, не вмешайся Анна Степановна! Она бы открылась старому князю и была бы принята им с распростертыми объятиями. Она бы родила ребенка, как наследника рода Загорских, открыто, не утаивая ни от кого имя настоящего отца дитя. Она бы встретила его несколько месяцев назад на крыльце усадебного дома Загорских, обняла бы и показала бы дочь, что появилась на свет в результате их короткого медового месяца. Как счастливы бы они были! Как счастливы!

«…Значит, нет никаких бумаг о браке, — всплыли в ее голове слова государя, сказанные нынче днем на аудиенции во дворце. — Раз таково ваше пожелание, и в соответствие обстоятельствам вашего дела, я думаю, этот ваш тайный брак можно будет признать незаконным…»

Марина обогнула мать и подошла к камину, в котором ярко пылал огонь в этот холодный ветреный апрельский день. Потом в последний раз посмотрела на строчку, которая когда-то могла стать залогом всей ее счастливой и безмятежной жизни, бросила в огонь приходскую книгу, вызвав этим легкий вскрик матери за спиной.

— Слишком поздно, сударыня, — глухо проговорила Марина. Затем повернулась к матери и посмотрела той в глаза. — Слишком поздно. Уже существует прошение о nullité du mariage[312]. Оно было рассмотрено Его Величеством и удовлетворено. Вы слишком задержались со своим признанием, мадам.

Анна Степановна склонила голову, признавая правоту дочери, а потом решилась и медленно подошла к ней. Хотела коснуться, но впервые в жизни Марина не желала чувствовать прикосновение этой руки и посему отклонилась в сторону.

— Я не знаю, смогу ли я простить вам этот обман, — проговорила холодно она, по-прежнему глотая слезы струящиеся по ее лицу. Так странно — еще пару минут назад слезы на лице матери вызывали в ней глухую боль. Теперь же они совершенно не трогали ее душу. — Я прошу вас уйти сейчас, оставить меня одну. Я не буду препятствовать вам, мадам, видеться с вашей внучкой, но мы… Мы никогда не были с вами близки, как мать и дочь, к чему греха таить. Но я всегда хотела получить ваше расположение, вашу любовь. Я делала то, что не желала, лишь бы вызвать вашу любезность ко мне, вашу теплоту. И вот как… вот что я получила взамен. Мне жаль, мадам, но я более не желаю вас видеть. Может быть, позднее, я не могу пока дать ответ по поводу этого. Может быть, когда-нибудь я смогу понять и принять ваш поступок. Но сейчас я не могу этого сделать. Как может любящая мать разбить жизнь своей дочери ради собственного блага?

— Я сделала это ради всех нас, — прошептала потрясенная Анна Степановна. Марина посмотрела в ее глаза и поняла, что та действительно не считает себя неправой в своем поступке. Это ужаснуло ее.

— И вы смело пожертвовали мною?

Она не стала дожидаться ответа, присела в книксене и направилась к дверям, оставляя мать одну в гостиной. У самого выхода ее настиг вопрос Анны Степановны, который совершенно выбил ее из столь лелеемого ею равновесия:

— Так что же теперь насчет сезона Софи? Ты поможешь нам в этом?

Всего одна фраза, но она вызвала в Марине дикую истерику. Она медленно опустилась на ковер и принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив себя за плечи руками, истерически хохоча во весь голос. Анна Степановна сначала растерялась, потом метнулась мимо дочери к дверям, распахнула их и принялась звать слуг на помощь. Затем вернулась к столику у камина, нашла там капли и накапала с десяток в воду. Она поспешила обратно к Марине, протянула той бокал, но он был оттолкнут рукой Агнешки, что сейчас сидела рядом со своей касаткой и обнимала ее, прижимая к своему плечу ее голову.

— Идзите ужо, барыня, — сказала она Анне Степановне. — Вы ужо досыць зробили для яе.

Анна Степановна хотела было ей ответить, тем паче тут уже столпились многочисленные комнатные слуги, но решила не опускаться до уровня крепостной и промолчала. Вернулась обратно за своим ридикюлем и шалью (несносных совсем разбаловали в этом доме — никто из слуг даже не подал их ей), бочком вышла из комнаты.

— Она украла приходскую книгу, — прошептала сквозь слезы, едва успокоившись, Марина своей нянечке, что сейчас тихонько раскачивала ее, дула легонько в волосы. Слуги уже оставили их одних в этой комнате, и они могли без опаски говорить.

— Ну, шо тут зробиць? А Бог усе бачиць, голубка моя, усе! — ответила ей нежно Агнешка. — Навошта книгу-то спалила?

— Да к чему она теперь? — устало ответила Марина. — Ведь основной документ для законности брака — разрешение от командира полка. А его все равно нет…

Марина даже предположить не могла, что в это же самое время в особняке на набережной Фонтанки в ярко горящем камине медленно сгорает бумага, подписанная полковником Безобразовым, командиром Нижегородского драгунского полка, в который был переведен Загорский на тот момент. Бумага, дающая разрешение поручику Загорскому сочетаться браком с девицей Ольховской.

Она сгорела за минуту, превратилась в пепел и была смешана с углями в камине кочергой, двигаемой сильной мужской рукой. Затем эта рука отставила кочергу в сторону и взялась за бокал с бренди, что стоял на столике рядом.

— Voilà tout[313], — тихо проговорил Сергей деду, что стоял за спинкой его кресла и наблюдал за действиями внука. — C'est la fin[314].

Глава 44

— И что ты будешь делать дальше? — спросил Матвей Сергеевич.

— Просто жить, — ответил задумчиво его внук и повторил. — Теперь уж просто жить. В действующую армию меня не отправляют. Из армии в отставку не хотят отпускать. Пока в бессрочном отпуске. По-прежнему.

— Может, поедем в Загорское? — предложил Матвей Сергеевич. — Или в Европу. Хочешь в Европу? Подадим прошение, выправим бумаги. Не смотри на меня так косо, я еще вполне здоров для путешествия.

— Я не сомневаюсь в том, mon cher grand-père, — поймал его морщинистую руку Сергей и прижал к своей щеке. — Но я не желаю уезжать из Петербурга. Не желаю уезжать от нее. Пока не могу.