Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои общественные выступления должны совершаться только при большой охране своего «дурачка».
11 Декабря. Все распустилось, и Москва опять черная. Переживаем время с пустыми магазинами. Принимали
743
Вождаева (хочет о мне писать, выспрашивает) и мужа Серовой. Выправляю «Падун» для «Огонька».
12 Декабря. Крыши побелели и, говорят, подморозило, вот, наверно, каток!
Весь хаос нашей жизни предшествует формированию нового быта (NB тема).
Прекрасное мгновение.
Прекрасное мгновение нельзя остановить, как Фауст хотел, но бедному человеку можно послать ему приветствие. И <зачеркнуто: там если заметят> бывает, ответят оттуда, и этот ответ прекрасного мгновения мы, художники, и пытаемся сделать понятным.
Искусство для искусства при поправке на время.
Поведение стариков: нельзя огрызаться.
Жду эксплуататора (вопросы).
13 Декабря. Вчера весь день была метель и не таяло. Со всех сторон сходятся литераторы: кто пронюхал что-то там, другой тут, третий, прочитав какую-то статью, сделал вывод: все сходятся в том, что становится легче и впереди будет лучше.
«Искусство для искусства» у нас осуждено, поскольку такое искусство является побегом от обязанностей автора в отношении своего времени. Но если автор <зачеркнуто: добровольно> находится в своем времени, если он современный во всех отношениях человек, то почему ему не стоять за доктрину «искусство для искусства»?
И тоже еще надо помнить при этом, что спор об искусстве для искусства возникает в среде критиков, которые могут ошибаться в оценке художественного произведения. Если бы они не ошибались и не выставляли свое ошибочное мнение за истину, то никогда бы и не поднялся спор «об искусстве для искусства». Сам художник отлично
744
знает, что без чувства времени невозможно никакое искусство.
Вождаев собирал с меня материал для юбилейной статьи.
– Задавайте вопросы! – сказал я. – Без ваших вопросов рта не открою. Я всю жизнь жду себе эксплуататора и не могу найти достаточно умного: будьте же умником, эксплуатируйте меня для себя. Вот тоже теперь обрушиваются на писателей: тот не так, другой не так, там будто Симонов смухлевал, там Фадеев плохо понял. Уверяю, никто из нас не виноват, а виноваты те, кто задают литературе вопросы.
Теща выждала момент, когда Ляли не было дома, а я раскладывал в столовой пасьянс. Она подсела ко мне в намерении явном разжалобить меня собой, чтобы я стал с ней рассуждать и утешать. Нет сейчас, я думаю, старухи в Москве, у которой было бы такое благополучие в жизни: и квартира, и стол, и утешители, и больницы, и доктора всех пород. Но ей этого мало. Она хочет утешения от писателя и спрашивает меня:
– Михаил Михайлович, меня хотят загипнотизировать. Как вы думаете, позволить им это делать или воздержаться?
Я пересилил свое отвращение и сказал:
– Пусть гипнотизируют, но только вместе с Марией Васильевной. Она опешила:
– Зачем же Марью Васильевну?
– Видите ли, она слишком много бегает, как Жулька, и пусть ее загипнотизируют Жулькой, а вы лежите, как кот, и вас загипнотизируют котом, вот будет жизнь!
Теща вовсе опешила и пыталась защищать человека в том смысле, что нельзя же человеку спускаться до животного.
– А почему? – спросил я.
И так теща ушла от меня с принужденно веселым видом.
745
Вот все бы так с ней, а то наши тужилки жуют для нее христианство и она это кушает: в этом отношении она их гораздо умнее.
Юмор тут единственное спасение, а они смеяться не умеют.
Игра и юмор – это две формы или два вида чего-то одного, как живопись, архитектура, скульптура, разные виды изобразительного искусства. Пришло в голову от воспоминания игры трясогузки с котенком и юмора той же птички в отношении Жульки.
Хорошая тема о поведении стариков, например, что нельзя старику: когда сердится – зубы показывать, нельзя огрызаться – зубы плохие, нельзя подглядывать – глаза плохи, но зато можно пронюхать и т. п.
Вчера был в «Новом мире». Заместитель Симонова Александр Юльевич Кривицкий, Александр Михайлович Дроздов, очевидно, по поручению Симонова, зазывали меня в «Новый мир» и просили подписать соглашение. Хорошо, что не подписал. Отвечу им в следующий раз, что благодаря помощи правительства (издание сочинений) могу работать над своими архивами и не участвовать в текущей прессе.
Ляля вчера была у Михайлова и выпрашивала юбилейных благ, обещали подвал в «Комсомолке», орден, книгу «Избранное» в «Молодой гвардии» и забор на даче. Посмотрим! Но, во всяком случае, мы идем к намеченной цели – после юбилея начать пустынную жизнь.
14 Декабря. Уолтер Сиккерт – английский художник.
Вчера весь день и ночью потом летела метель и весь город стал белым, и черный дым нашей бани господствовал над всеми белыми крышами. Когда-то успело отеплиться и подморозить, повисли большие, сильные, частые
746
сосульки с балкона к моему окну. Сейчас на рассвете все эти сосульки закапали.
Вчера читал Ляле «Царя» (от проволоки и ухода Мироновны до ночлега Зуйка в лагере). Все развивается стройно и, если иметь в виду будущую картину, блестяще. Только надо с самого выступления Куприяныча сделать его втайне злым соблазнителем. Вообще, поправки, доработку сделаю потом: оно и виднее будет. А сейчас буду развертывать большую картину непринужденно и в радостном подъеме.
Искать постоянную надежную женщину-хозяйку для Дунина (самому). Воспитывать Лялю на том, чтобы она держалась Марьи Васильевны, потому что это единственный, кто может выдерживать тещу. Повторять Ляле, что теща должна быть от нас отдельно в Пушкине, и ни в коем случае не в Дунине. (Главное, самому твердо на этом стоять, и не для себя, а для Ляли: тещу в Дунино не пускать.)
Есть книги для всех и есть книги для каждого, для всех – учебники, хрестоматии и т. п., для каждого книга – это зеркало, в которое он смотрится и сам себя узнает в истине и познает.
Книга для всех учит нас, как нам за правду стоять.
Книга для каждого освещает наше личное движение к истине.
Правда требует стойкости: за правду надо стоять или висеть на кресте.
К истине человек движется.
Правды
