Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

этой причине приходилось нам до сей поры хранить ее в дерптском казначействе; законы так писаны, что при краже средств государственных вся ответственность чаще всего на того падает, кто этими средствами распоряжался, и рискует он и состояния своего лишиться, и прав гражданских.

Что же касается трехлетнего срока обучения для всех, кто в трех губерниях обитает и притязает на занятие мест в службе, основан он не на чем ином, как на указе Вашего Величества, изданном в пользу Университета, а я воле государственной менее всего противоречить намерен. Чтобы никакой двусмысленности не допустить, прибавил бы, с позволения Вашего Величества, что на тех чиновников, кои по Вашему именному повелению назначаются, таких как губернаторы, советники губернского правления и проч., правило трехлетнего срока не распространяется, хотя вообще оно большое благо приносит и государству, коему в службе потребны лишь люди образованные, и Университету, коего участь и полезность от числа студентов зависят.

Два других пункта, касающихся ввоза имущества, профессорам принадлежащего, и пенсии для больных, рассчитаны на призвание профессоров чужеземных, в которых у нас нужда еще долго останется. В первом из них снижена была сумма по желанию Вашего Величества до 2000 рублей. Государь, обращая к Вам просьбу эту сумму, решительно слишком малочисленную, увеличить[272], заметил я погрешность в акте постановления, к которой замечание Вашего Величества мое внимание привлекло. Чтобы избежать мошенничества, следовало бы предписать, что имущество это можно ввезти беспошлинно всего один раз и по представлении аттестата от совета академического. Что же касается второго пункта, касающегося пенсии для профессоров неизлечимо больных, как сие несчастье редко приключается, осмелюсь ли воззвать к милосердию человечнейшего из монархов? Чтобы не обременять штаты университетские чрезмерными издержками, убрал я все прочие пенсии для почетных профессоров, какие выплачиваются обыкновенно. Исключение сделал только для тех, у кого за плечами 25 лет беспрерывной службы[273], – редко сие встречается, и в подобных случаях важно и государству, и самому университету от профессора одряхлевшего избавиться, чьи мысли прошлому веку принадлежат, а силы на исходе. Следует за общее правило принять, что если и надобно деньги беречь, то не за счет несчастных, а за счет людей деятельных, кои сами могут на жизнь заработать. Такие люди из сердца своего должны удовлетворение черпать, а не из пенсии. Знаю, Государь, что применение сего правила к другим частям управления затруднительно, что государство редко может несчастному споспешествовать, а пенсии для подданных еще деятельных суть необходимое зло, ибо на любовь их к общественному благу надеяться не приходится, а только лишь на корысть. Но когда можно сей пагубный порядок нарушить, когда дело имеем с людьми, воистину пекущимися о благе общественном и движимыми не гнусной корыстью, а желанием славы, тогда, Государь, не станем жалеть средств денежных.

Наконец, Государь, последний пункт, по коему смею я замечания сделать, языка касается. Признаю в сем случае политическое главенство языка русского[274], но по той лишь единственной причине, что он родной язык Вашего Величества. В Ваших глазах, Государь, все подданные Ваши равны, и если народ Ваш помнит, кажется, до сих пор, что Лифляндия есть провинция завоеванная, убежден я, Государь, что сим идеям завоевательным нет места в Вашем великодушном сердце.

Вот мои резоны. Быть может, не довольно убедительными покажутся они Вашему Величеству. Благоволите милостиво даровать мне право их другими подкрепить, какие изложу на словах. Но даже если в новых этих резонах нужды не окажется, благоволите, Государь, меня еще несколькими мгновениями в присутствии Вашем осчастливить. Счастье сие я до конца своих дней запомню.

Паррот

10. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, конец ноября 1802 г.]

Государь,

Дерптский университет Ваш, ожидающий в самое ближайшее время приять по благодетельной воле Вашей животворящее новое устройство, ощущает необходимость завести в Германии литературного корреспондента, который извещал бы без промедления о главных событиях иностранной словесности, таких как продажа с торгов крупных книжных собраний, выход в свет новых значительных сочинений, новые открытия в науках и проч., а также предоставлял бы сведения об ученых и художниках, каких следует университету знать, и брал на себя различные комиссии, до всех этих предметов касающиеся.

Так вот, Государь, отыскали мы особу, для исполнения сих обязанностей весьма годную, в лице коллежского советника Доппельмайера, который семнадцать лет кряду прослужил губернским доктором в Москве, а затем был придворным медиком в царствование Его Величества покойного императора, с которым имел честь лично быть знакомым. С тех пор как увечье, причиненное двойным переломом бедра, лишило его возможности в службе оставаться, вышел он в отставку с пенсией в 2000 рублей и поселился в Дерпте со времени основания здесь Университета. Здоровье его с каждым днем ухудшается, и желал бы сей достойный муж перебраться в Южную Германию, ибо тамошний климат, куда более мягкий, ему для продления жизни остро необходим. Но в то же самое время счастлив он был бы России и в известном смысле Вашему Величеству по-прежнему пользу приносить, насколько ему сил достанет. Поддержание постоянной корреспонденции с нашим Университетом удовлетворит превосходно его потребности умственные и нравственные, а равно и желание пользу приносить, и поручено мне, Государь, молить Ваше Императорское Величество от имени профессоров университетских и советника Доппельмайера возложить на него эту обязанность и позволить получать в чужих краях пенсию, какую ему Ваш августейший предшественник назначил[275].

Моля Вас об этой новой милости, чувствую я, Государь, что умножаю число благодеяний, коими Вам обязан, и что признательность наша – нет, не возьму я на себя сию миссию; пускай университет сам найдет способ Вам свои чувства изъяснить. Вы знаете, Государь, что я и свои собственные едва могу высказать.

11. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, 4 декабря 1802 г.][276]

Государь,

Всякий день и едва ли не всякий час новые приносит возражения графа Завадовского против акта постановления, Вашим Величеством уже одобренного, и сей документ, составленный с таким тщанием, основанный на правилах самых справедливых, дополненный поправками господ Новосильцева, Чарторыйского, Потоцкого и даже Строганова, генералом Клингером одобренный, наконец, усовершенствованный Вашим Величеством и ожидавший лишь последней формальности, под пером министра народного просвещения негодным предстает[277].

Страдаю я вдвойне, во-первых, потому, что приписывают изъяны сочинению, которое исключительно жаждой справедливости и здравым смыслом продиктовано, во-вторых, потому, что обнародовано оно будет от Вашего августейшего имени.

Государь! Меня сей документ счастьем переполнял, ибо надеялся я, что сделает он Вас для ученых чужеземных таким же кумиром, каким Вы для нас стали.