Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

и арестована группа дезертиров из трех человек, а именно:

Иванов Савелий Петрович -1923 г.р. Иванов Петр Петрович -1924 г.р. Меркушкин Илья Кузьмич -1923 г.р.

Призваны в Красную Армию в июле 1942 г. из села Убиенка Юргамышским военкоматом.

При попытке к бегству все трое были убиты. Трупы опознаны Сельским Советом, родителями и односельчанами. Похоронены в с. Убиенка по акту, подписанному в Сельском Совете и понятыми.

Уполномоченный по территории Кособродского ЛПХ ст. лейтенант ГБ – НКВД Боченко И.В. 20 августа 1943 года Отпечатано в двух экземплярах, один хранится в деле № 16.

Мой друг Миша Баримбаум

* * *

Мальчишки колотили его без причины и без злобы. Ради развлечения. Он был беззащитен. Как только любой, даже совсем маленький, пацан на него замахивался, Миша закрывал лицо руками и поворачивался к обидчику спиной. Проходящие мимо бабы разгоняли ребят:

- Вы что делаете? Хулиганы! Сейчас все уши оторву... А ты что стоишь? Поддал бы им как следует!

Мальчишки разбегались, но через некоторое время снова окружали Мишу. А он только шмыгал носом и, оглядываясь, старался уйти.

В то время – второй год войны – мне исполнилось девять лет, а Миша был постарше года на два. Мы оба были новичками в этом небольшом леспромхозовском поселке со странным названием: «Твердыш». Разница меж нами заключалась в том, что я приехал с глухой лесной точки по заготовке леса, а Миша был эвакуирован из Киева.

С началом войны в леспромхозовских деревнях резко изменился состав населения. Сибирские мужики практически поголовно были призваны в Армию.

На их рабочие места прибывали эвакуированные, административно-ссыльные и «бойцы трудфронта».

Население стало интернациональным. Речь разных народов зазвучала теперь в этой сибирской глубинке. Производство работало круглые сутки. Для фронта готовились железнодорожные шпалы, строевой лес и ружболванка.

С Мишей мы познакомились в день моего приезда. Я услышал в сенях одного из бараков возню и шум. Заглянув, увидел, как шесть-семь мальчишек моего возраста колотят Мишу. Мигом заскочив в сени, я закрыл его собой. Ребята оторопели: – А тебе чего надо? Иди отсюда!

Но я стал сопротивляться. Поколотив как следует, они сбили меня с ног. Я никогда не был так унижен и оскорблен. И тут, видимо, сработал мой заполошный характер. Я схватил лежащее полено и с криком сквозь слезы обиды:

– Убью всех! – кинулся на толпу обидчиков. Такой дикости, наверное, никто из них не ожидал, и они разбежались в стороны. Я взял Мишу за руку и, как слепого провел мимо ребят.

С тех пор никто в моем присутствии его не обижал. Все реже становились случаи, когда какой-нибудь мальчишка прибегал и кричал:

- Эй, Мишку Баримбаума там опять зажали.

– И я бежал на выручку, но дело уже кончалось без драки.

Все это привело к тому, что мы стали неразлучны. Он приходил к нам очень рано, когда мать ставила чугун с картофелем в русскую печь. Это готовился завтрак. Миша садился на порог входной двери, а я, чтобы не мешать в крохотной комнате действиям матери, – на подоконник. Мы молча ждали. Наконец, чугун с вареной картошкой оказывался на столе и мать говорила, высыпая на стол ложку крупной, серой соли:

Ешьте давайте, да не обожгитесь, картошка-то как кипяток. Мы с Мишей набрасывались на еду, переворачивая языком во рту жгучие кусочки и, выдыхая из себя горячий воздух. Когда чугун становился пустым, мать, убирая его, приговаривала:

– Ну, вот, и Слава Богу! Средину набили – и концы зашевелятся.

Раз или два в неделю мы ходили с Мишей на «казеиновый завод». Там работала старая знакомая матери. Шли по широкой просеке, которая почему-то называлась «провал».

Наше детское сознание не могло быть постоянно под гнетом военных ужасов и голодной, полунищей действительности. Иногда хотелось пошалить и подурачиться. И делали мы это, когда оставались одни. Дружно шагая по автомобильной колее, мы орали от души:

Синее море, белый катерок, Сяду, поеду на Дальний Восток, На Дальнем Востоке, там пушки пулят, Бедные солдатики убитые лежат.

Мы раз к разу повторяли эти невесть откуда попавшие к нам слова, не вникая в их суть, а наслаждаясь совместным пением, молодостью и чувством дружбы. Шли, обнявшись и в ногу. Миша был выше ростом и обнимал меня за шею, а я его – за талию.

«Казеиновый завод» – представлял собой большой рубленый дом с длинным навесом во дворе. Когда мы останавливались у ворот, из них выглядывала наша «знакомая»:

– Что вы здесь ходите? Что выглядываете? Убирайтесь отсюда! – громко кричала она, оглядывая улицу. Потом спокойным голосом спрашивала:

– А это кто опять с тобой?.. Худой какой – одни глаза. Чего он убежал-то, испугался что ли?

– Это друг мой, Миша.

У тебя все – то Миша, то Гриша. Вечно кого-нибудь да тащишь.

Она доставала из-под фартука горсть сухого, как стекло творога, совала мне в руку и снова кричала:

– Вот возьму сейчас метлу – я вас накормлю. Так накормлю, что и не захочете больше.

Но мы уже бежали через паскотину в лес, где делили поровну кусочки полуготового казеинового клея. Потом долго сосали их и тщетно пытались раскусить, поддерживая челюсти руками.

Часов с шести вечера мы с Мишей стояли около клуба. Это был обычный барак, заполненный деревянными скамейками. На дороге появлялся киномеханик.