Категории
Самые читаемые
Лучшие книги » Разная литература » Прочее » Ерёменко Вблизи сильных мира сего - Неизвестно

Ерёменко Вблизи сильных мира сего - Неизвестно

Читать онлайн Ерёменко Вблизи сильных мира сего - Неизвестно

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 27
Перейти на страницу:

Те, кто хотел её петь, из-за постоянной смены слов не могли подстроиться под гармонь. И они вторили только симоновский рефрен.

Жди меня и я вернусь,

Только очень жди...

Его я не менял. В нём цемент песни. А дальше шли мои варианты.

Жди, когда снега метут,

Когда дождь идёт,

Тех, кого дома не ждут,

Те и не придут...

Подобные горе-стихи я лепил с ходу, "от фонаря".

И только Оля не стерпела моего самоуправства.

— Ты, Володька, брось свои выдумки! — строго отрезала она. — А спиши мне все слова. И чтоб было про детей-сирот.

Двадцатитрехлетняя вдова погибшего в самом начале войны солдата, у которой росла трёхлетняя Машенька, любимица всей бригады, не намерена была шутить. Видя мою ухмылку, Оля жёстко добавила:

— Слышь, спиши! И мы будем петь все вместе, а не один ты...

И сунула мне в руки химический карандаш и листок бумаги. Отказать Оле невозможно. Иначе в следующий вечер, когда мы выстроимся у её котла с кашей, единственным в сутки горячим приварком, она отвалит половником такую меру в котелок, что и ночь не уснёшь, и день промотаешься голодным. Помню, когда Оля пела куплет о детях-сиротах, у неё всегда блестели слёзы. Хотя слова были и примитивные, что-то, мне помнится, вроде этих:

А ещё, жена, обними детей,

И скажи кровинушкам,

Принял смерть я за них,

За любимейших...

Сейчас не помню, в "каких красках" рассказывал эту историю Константину Михайловичу. Думаю, не так подробно, и, конечно, не приводил горе-стихов, на которые решился теперь лишь для читателей-внуков.

Выслушав мой рассказ, Симонов всё с той же серьёзностью заметил:

— Знаете, а это и было письмо с фронта жене. — И тут же недоуменно: — А почему весна сорок третьего? Ведь оно написано в сорок первом!

— Я впервые услышал его только после Сталинграда. У нас же тогда ни газет, ни книг...

Константин Михайлович сдержанно, но, как мне показалось, с тем же недоумением пожал худыми, высушенными болезнью плечами и продолжал:

— На эти стихи многие писали музыку. И знаменитые композиторы в том числе. А вот песни, как на сурковскую "Землянку", не получилось. Видно, в самих стихах что-то не песенное...

— Да нет, — возразил я, — мы всей бригадой пели.

— Ну, так вы, — отступив от меня на шаг, наконец улыбнулся он, — вы же переделали... Препарировали под народ...

— А всё равно в народ не пошла, — засмеялся я.

А теперь обещанная запись из дневника.

28 апреля 1977 г.

Загородная больница в Герцено. Это около знаменитой Кубинки. Здесь я на реабилитации. Места райские. Москва-река. Гигантские лиственницы и сосны. Красивейшие луга. По берегу стоят лётчики и ловят плотву.

Как-то гуляли втроём. Симонов ушёл на процедуры, и я спросил у Чуйкова, почему Константин Михайлович так скудно рассказывает о Сталинграде.

— А что ему рассказывать? Он ведь был там всего раз. Да и то несколько часов...

И Василий Иванович поведал такую историю.

"Звонит мне Андрей Иванович Еременко из Ям — это село на левом берегу Волги, где находился штаб Сталинградского фронта, просит принять гостя. И, конечно, обеспечить сохранность. Переправа у нас только ночью на катерах и лодках. Дал команду. Приготовили ужин. Ребята настреляли казар. Как раз летела через Волгу казара — это чёрные гуси...

Выяснилось — едет к нам Симонов. Переправили его часа через два, как стемнело. Гость серьёзный. В любимчиках у Самого. И тут, конечно, только надо обеспечивать. Но мои ребята постарались. Провели его, где можно было, по позициям. Побеседовал он с кем надо. Мужик он не робкий. Даже сдерживать пришлось...

Ужин. Жаркое. Водки выпили. И к рассвету переправили его тем же порядком на левый берег..."

Спросил у Василия Ивановича, как он оценил тогда симоновские "Дни и ночи". Он сказал, что "нормально". Правда, прочитать удалось не сразу. И ещё: "Ну, это же художественное сочинение".

Симонов больше говорил о делах сегодняшнего дня. Рассказал, что пишет одну из Лопатинских повестей.

— Сейчас сидел, вижу, какая-то муть идёт. Взял и начал диктовать. Знаете, пишу об этой войне глазами корреспондента. Всё как-то и через что-то. А вот заглянул в те записи, которые мне наговорили кавалеры Славы. Это я для телевидения делал. И вижу, что там такой материал, прямо горячий, оттуда... И всё своими глазами, без посредника...

Вот оттуда и хочу взять, прямо из их солдатской шкуры... Это будет всё настоящее...

Потом мы говорили о том, что многие фронтовики не получают в жизни заслуженного. Добиваются с огромным трудом пенсий, квартир и других льгот. Я сказал о своих письмах от фронтовиков, какие мне приходят по книге "Страницы памяти".

— Да, да, — подхватил Константин Михайлович. — Я думаю даже записку об этом написать к вам в ЦК. Надо всех, кого демобилизовали в сорок пятом (а это те, у кого было два-три ранения), уже сейчас отправлять на пенсию, если она не вышла. Они же больные...

В другой раз разговорились об одном из помощников Суслова — Воронцове. О его книге — сборнике крылатых фраз, на которую появились хвалебные рецензии во всех органах печати. Книга к тому же сразу была переиздана. Симонов особо возмутился предисловием Михалкова.

— Я ему обязательно скажу, ну, зачем же уж так выворачиваться наизнанку? Ну, что у тебя, Серёжа, нечего есть? Вообще, этот Воронцов — мрачная личность. Если обо всех его художествах рассказать хозяину, то, я думаю, он бы понял...

И Симонов начал говорить о том, как хотели снести в своё время домик, где жил Маяковский. Это на Лубянке.

— Я писал к вам. Домик не снесли... Оставили.

Рассказал, что посылал письма в ЦК и по другим поводам. Мне они показались не очень важными, и я заметил: "Ох, если бы это были самые большие проблемы нашей сегодняшней жизни..."

Он согласился. Но сказал, что и это очень важно.

И ещё:

Я у Василия Ивановича спросил: правда, что скульптор Вучетич лепил скульптуру бойца с гранатой на Мамаевом кургане с него?

— Да, — кивнул он, — голову и торс — с меня...

Я сказал, что многим воевавшим в Сталинграде не очень нравится мемориал. Слишком помпезно. Да и курган стал другим.

Чуйков долго молчал, а потом:

— Слишком много людей полегло... И мемориал нужен был. Вучетич сделал его таким... Я тоже туда, к моим ребятам попрошусь...*

Через два года я уже работал директором издательства "Советский писатель". Встретились мы в Союзе писателей как старые знакомые. Симонов высказал одобрение моему переходу: "Ну, чего вам там штаны протирать? Здесь большое и интересное дело".

Стоявший рядом Вадим Кожевников, не скрывая подхалимажа, заметил:

— Но мы, редакторы журналов, потеряли своего куратора и защитника.

И начал расхваливать. Мне было неудобно слушать, и я перевёл разговор на другое. Спросил у Симонова о здоровье.

— Да скриплю пока... Нормально...

Но выглядел он неважно. Такой же худой. Почернел и как-то ссохся ещё больше. Отвёл меня в сторонку и начал говорить, что в издательстве "не всё в порядке", "надо многое менять".

Я слушал настороженно, соглашаясь, кивал:

— Мне об этом многие сейчас говорят.

— Не всех слушайте. Этих генералов— чиновников, — и он кивнул в сторону Кожевникова и рабочих секретарей, с какими тот говорил, — через одного. Вам с писателями крепче надо...

Последней его фразой было: "Ничего, мы ещё с вами поработаем".

Мне она не понравилась. И я как-то холодно попрощался.

Позже были другие встречи. Но все — случайные. Звонил в издательство редко. Прислал несколько писем. Деловые просьбы об изданиях в "Библиотеке поэта" и чьих-то книг...

Последняя встреча тоже случайная. Кажется, в болгарском (а может, в югославском) посольстве, где Константину Михайловичу было поручено от Союза писателей поздравить посла и его народ с национальным праздником. Он сделал это элегантно и достойно. Говорил хорошо, остроумно.

Когда закончилась официальная часть, мы оказались рядом у стола с закусками и выпивкой. Константин Михайлович не притронулся к ним, держал в руках фужер с боржоми и чокался им с подходившими к нему гостями посольства.

Разговор, начатый Симоновым, всё время прерывался, и он никак не мог докончить рассказ о художнике-фронтовике, который написал талантливую повесть о войне и которая будет печататься в "Дружбе народов" с его предисловием.

— Вы обратите внимание в издательстве на него...

Видно, Симонов хотел назвать фамилию фронтовика, но к нему опять кто-то подошёл, и он, виновато улыбнувшись, отступил на шаг. Я уже давно приметил его привычку делать это движение перед заинтересовавшим его собеседником, будто он хочет сразу осмотреть всего человека с ног до головы.

Беседа затянулась, и я отошёл, сразу попав в шумную компанию пьющих и закусывающих, где здоровый человек чувствует себя свободнее и веселее.

То, что именитые писатели просят директора за какой-то талант, который не может пробиться в издательские планы, было неизбежным. Но Симонов с такими просьбами обращался чрезвычайно редко и никогда не делал этого на бегу, как многие, а присылал, как я уже упомянул, обстоятельные, аргументированные письма. Несколько таких писем хранилось в архиве бывшего "Советского писателя" и с опубликованием одного из них произошла такая история...

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 27
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Ерёменко Вблизи сильных мира сего - Неизвестно торрент бесплатно.
Комментарии
Открыть боковую панель
Комментарии
Сергей
Сергей 24.01.2024 - 17:40
Интересно было, если вчитаться