Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - Дипак Чопра

Жаль, что стихи Зафара, которые так любил Раттан-чача, я уже забыл. По большей части эти стихи были романтические и печальные — как и судьба самого Зафара. Он совершил роковую ошибку: вообразил, пусть и всего на день, будто может вернуть себе власть. В 1857 году сипаи подняли вооруженное восстание против британской армии — говорят, что началось оно из-за слухов, что бумагу, в которую заворачивали пули, пропитывали свиным жиром. Разворачивали пулю зубами, поэтому для сипаев, многие из которых были мусульмане, это было оскорбление религиозных чувств. Полк сипаев промаршировал в Дели и потребовал аудиенции у Бахадур Шаха. Подобная дерзость возмутила Зафара, однако когда повстанцы поклялись вернуть ему власть, он поддался искушению и присоединился к ним, и они взяли в плен и казнили под священным деревом перед дворцом 52 англичан — в основном перепуганных штатских, которые пытались спрятаться. Этот поступок показал, что Бахадур Шах не отступит.

У сипайских полков накопилось достаточно весьма обоснованных претензий к Ост-Индской компании, однако с точки зрения англичан восстание началось из-за религиозной одержимости. Бедный старый правитель, которому было уже за восемьдесят, назначил главнокомандующим своего сына и попытался восстановить в Дели порядок — это было единственное место, которое он еще рассчитывал контролировать. Результат был катастрофический. Сипайские полки впали в полную анархию и никак не могли достичь согласия, кому подчиняться, а тем более не хотели признавать главнокомандующим неопытного принца, вообще не подходящего на эту роль. Восстание было жестоко подавлено, многих родственников Бахадур Шаха англичане казнили, а сам он сдался в обмен на то, что ему сохранят жизнь, и его судили. Сохранились фотографии — пожилой лысый человек с аккуратной острой седой бородкой сидит, откинувшись на спинку дивана, и ждет, когда решится его судьба. Большие глаза печальны, но по ним все равно видно мистика, видно суфия. Юношей Зафар хотел стать святым праведником и одевался в грубую шерстяную рясу странствующего суфия, но затем все же унаследовал трон.

Зафара приговорили к изгнанию в Бирму, в Рангун, где он протянул еще несколько лет. Он считал, что все это ему снится. В стихах он уподобляет себя саду — некогда роскошному, а теперь заброшенному. Самые печальные его стихи рассказывают о том, как он из правителя империи превратился в нищего попрошайку, которому не найти и двух ярдов земли для могилы. Я искал переводы его стихов на английский, но нашел лишь отрывки, однако одно двустишие, по-моему, и сам Шекспир мог бы вложить в уста Гамлета:

Но что есть человек, из глины созданный?Моим глазам видна лишь рябь на озере.

После смерти последнего из Великих Моголов признали виднейшим поэтом, писавшим на урду. В некоторых научных статьях даже говорится, что он был настоящим суфием; кое-кто называет его святым. Я бы не стал высказываться так однозначно. Когда я изучал историю Индии в школе, то симпатизировал англичанам, но услышав музыку стихов Бахадур Шаха, встал на сторону поэтов.

Неспособность выбрать что-то одно отравила мне характер. Я мало-помалу превращался в сторонника жесткой конкуренции и взирал на индийскую историю с британской точки зрения: ведь англичане триста лет всех побеждали. Однако я не мог забыть и о страданиях собственного народа. Поэты, которых я читал, стали словно бы молчаливыми свидетелями моих мыслей и настроений. Они смотрели на происходящее, но не вмешивались. И не требовали, чтобы я менялся. Впрочем, даже если бы требовали, я бы не обратил внимания. Я словно бы бежал кросс, у начала каждого круга думая только о победе. Молчаливые свидетели терпели и ждали. Когда у тебя в запасе вечность, ждать можно сколько угодно.

8. Первый в листе ожидания

Санджив

В деревушке Черрапунджи нас приняли за богов. Черрапунджи находится на границе Индии и Бангладеш. Это одно из самых дождливых мест на земле: в «Книге рекордов Гиннесса» говорится, что ему принадлежит рекорд по самому большому количеству осадков и в год, и за месяц. Это поразительное место с такими прекрасными водопадами, что дух захватывает. Когда мне было двенадцать лет, родители решили свозить нас с Дипаком туда на экскурсию. Мы поднимались по склону горы на нашем маленьком «хиллмане» — дорога змеилась зигзагами все вверх и вверх, поворотов было столько, что и не сосчитаешь. Во время пути дождь не стихал ни на минуту. Но стоило нам въехать в деревню, как тучи развеялись, и вышло солнце. Там были маленькие детишки, которые толком не видели солнца ни разу в жизни, и когда оно вышло при нашем появлении, они решили, что мы боги или по крайней мере какие-то сверхъестественные существа. В сверхъестественном происхождении нас заподозрили даже некоторые лавочники. Они улыбались, зазывали к себе в лавки на чай с лепешками-самоса и не брали с нас денег.

Такое же ощущение было у меня, когда я малышом сел в поезд на вокзале в Джабалпуре и, выглянув в окно, увидел, как сотни людей выказывают уважение моему отцу, а многие даже плачут. Я был маленький и не понимал, что это такое — быть врачом, — но сообразил, что врачи, наверное, люди особенные. Именно тогда мне пришло в голову, что и я, пожалуй, тоже стану врачом. Прошло много лет, и мы с моей женой Амитой отправились в паломничество в ущелье Гомукх — своими глазами увидеть исток священного Ганга. Когда мы были там, один наш спутник, знаменитый индийский врач по имени Х. К. Чаттани, обратился ко мне с вопросом.

– Санджив, — спросил он, — если бы вам довелось прожить жизнь заново, какую профессию вы бы выбрали и где бы поселились?

Я посмотрел на вершины гор, в небо — и ответил:

– Все очень просто, доктор Чаттани. Стал бы гепатологом в Бостоне, преподавал бы, писал книжки, старался быть хорошим врачом. В общем, то же самое, что сейчас.

Мой собеседник задумался.

– На такой высоте воздух разреженный, у вас гипоксия мозга, — усмехнулся он. — Спрошу вас еще раз, когда будем на уровне моря.

В следующий раз мы встретились через неделю на вечеринке с коктейлями в Дели. Ответ мой не изменился. Я счастливый человек — могу себе позволить заниматься любимым делом. Медицина — наш семейный бизнес. Я с детства видел, как нравится отцу лечить людей, заботиться о них. Он с искренней радостью уходил каждое утро на работу, и я с детства понимал, что занимается он чем-то очень важным. Для моего отца не было занятия интереснее и благодарнее, чем разгадывать тайны человеческого организма. Все для него начиналось с правильного диагноза. По вечерам, за ужином, он частенько рассказывал про новых пациентов, описывал их симптомы и рассказывал, какой курс лечения он разработал. Мне это заменяло телесериалы, и я вечер за вечером пристально следил за динамикой совершенно незнакомых пациентов. И хотя лично о них я ничего не знал, они словно бы оживали у меня в мыслях, я начинал тревожиться за них.

Мама окончила только среднюю школу, официального медицинского образования у нее не было, однако от отца она узнала о медицине довольно много и часто задавала очень дельные вопросы, на которые папа отвечал весьма подробно. Мама была дотошная. А это лекарство ты дал? А это учел? Что теперь будешь делать? Как анализы? Иногда ей даже удавалось самостоятельно поставить правильный диагноз.

Однажды за ужином отец был особенно озабочен одним сложным случаем.

– Мне тревожно за дочку той сестрички, — сказал он. «Сестричками» тогда называли медсестер. — Вдова, дочери тринадцать лет. Ты ее, наверное, встречал на праздниках, — добавил он, поглядев на меня в упор.

– Какие симптомы? — зажала мама свой обычный вопрос.

– Высокая температура и увеличенный лимфоузел, — ответил папа. — Надеюсь, это острый фарингит.

– Как бы не болезнь Ходжкина, — заметила мама. Папа обдумал ее слова.

– А знаешь, возможно, так и есть.

И в самом деле — позднее отец поставил девочке диагноз «лимфома Ходжкина». Мы несколько лет по вечерам следили за состоянием больной, но в конце концов она умерла.

Отец учил нас, что диагностика — искусство, требующее полной сосредоточенности. Диагноз редко бывает очевиден по одному-двум симптомам. Отец очень гордился своей способностью ставить диагнозы в трудных, зачастую даже загадочных случаях — и эту способность мы с Дипаком унаследовали. Отец часто рассказывал, как сдавал последний экзамен на членство в Королевской коллегии врачей.

– Это профессиональные больные, — говорил он. — Люди, страдающие самыми настоящими болезнями, иногда редкими, которым платят, чтобы они во время экзамена демонстрировали симптомы студентам. Когда мой пациент увидел, что его опрашивает врач-индиец, то сразу преисполнился враждебности. Это чувствовалось по его ответам. После обычного вежливого приветствия я начал собирать анамнез — историю болезни. И пациент не давал мне определенных ответов ни на один вопрос. За время пребывания в больнице у вас был кашель? «Может быть». Вы хорошо спите? «Иногда». После каждого ответа он поворачивался к больному на соседней койке и спрашивал у него: «Майк, я кашляю? Майк, я хорошо сплю?» А Майк отвечал «Может быть» или «Иногда». Добиться от него четкого ответа было невозможно.