Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, он, в конечном счете, отступил, когда выяснилось, что все крупные державы Европы, включая ближайшую союзницу Пруссию и, как он считал, по гроб жизни ему обязанную за подавление венгерского восстания Австрию, от него отвернулись, и Россия вдруг оказалась в такой же безнадежной изоляции, как в 1848-м. Это тогда он сказал немыслимую в его устах фразу: «Скорее Польшу отпущу на волю, чем забуду австрийскую измену». Австрия угрожала ударить во фланг наступающей русской армии, если она не очистит дунайские княжества. С тех самых пор русские «патриоты» не называли ее иначе, чем «Иуда-Австрия».
Николай отступил — и единственное, что ему теперь оставалось, чтобы окончательно не потерять лицо в глазах «патриотов», это — какова ирония! — революция. Речь шла о том, чтобы послушать Погодина и присоединившегося к нему наместника Польши фельдмаршала Паскевича — и поднять против султана балканских славян. Паскевич, впрочем, был тактичнее Погодина и старался щадить контрреволюционные чувства своего государя. «Меру сию нельзя, — писал он царю, — смешивать со средствами революционными. Мы не возмущаем подданных против их государя [?], но если христиане захотят свергнуть с себя иго мусульман, то нельзя без несправедливости отказать в помощи нашим единоверцам».
Вот и были разосланы по всему полуострову русские агенты — поднимать славян на революцию против султана. У меня нет здесь возможности входить в подробности этого подстрекательства. Скажу лишь, что и последняя попытка Николая спасти лицо окончилась неудачей, не поднялись славяне. Не поверили, что православный царь, десятилетиями убеждавший их подчиняться своему законному государю, даром что государь этот был басурманский султан, вдруг решил их освободить. Заподозрили подвох, провокацию. Не удалась Николаю роль революционного агитатора. Потому и говорю я обо всем его предприятии по переделу Европы как о последней ошибке царя. Если это вызовет у современного читателя какие-либо неуместные ассоциации, то все претензии к царю. Я лишь рассказываю, как это было в середине XIX века.
Возможно, впрочем, что сорвалось дело из-за его откровенного цинизма. Во всяком случае, Погодин, например, в отличие от экзальтированных славянофилов, и не думал его скрывать. Так и писал: «наше счастие, а не беда, если с исполнением священного долга соединятся и вещественные выгоды и если, по мере побед над Магомедом, увеличится и наше политическое могущество». Чего вы от нас хотите, отвечал он на европейские призывы к здравому смыслу, «чтобы мы, пред увенчанием наших трудов и подвигов, выпустили из рук законную добычу? И в страхе от ваших угроз, смиренно предоставили святое дело вашим барышникам (курсив мой. — А. Я)»?
Реванш Русской идеи
Вот эту гремучую смесь «святого дела» и «законной добычи» поднял в советское время на щит В. В. Кожинов, возродив тютчевскую версию о Крымской войне как о «заговоре против России». Но Кожинов был откровенным националистом, державником, чем-то вроде сегодняшнего Дугина, и вдобавок еще трубадуром Черной сотни, с него спрос невелик.
Как, однако, быть с тем, что уже в постсоветское время почтенный профессор В. В. Ильин тоже трактовал николаевскую провокацию как «войну империалистической Европы против России», как ее «последний колониальный поход на Россию»? И с тем, что не менее почтенный профессор В. Н. Виноградов уверял публику, будто «причиной Крымской войны была отнюдь не мнимая [?] агрессия России против Османской империи». А что? Доктор исторических наук А. Н. Боханов объясняет, повторяя тютчевскую версию: «Интересы России добиться освобождения православных народов противоречили интересам других держав».
У меня нет под рукой сочинений нынешнего министра культуры В. Р. Мединского, но все шансы за то, что та же мистификация фигурирует и в них. Едва ли можно усомниться, что она же будет повторена и в готовящемся едином учебнике истории России. Трудно отделаться от впечатления, что патриотическая истерия, затеянная Николаем I полтора столетия назад, продолжалась не только в советское время, она продолжается и в наши дни. Только, увы, не оказалось в советские времена — и, боюсь, нет сегодня — откровенного enfant terrible как М. П. Погодин, который честно признал бы, до какой степени неотделима была в николаевской провокации «законная добыча» от «святого дела».
У меня нет, честно говоря, другого объяснения этой неожиданной мутации славянофильских страстей в совершенно, казалось бы, чуждой им современной среде, кроме реванша Русской идеи. В стране, по-прежнему, как в царские времена, морально обособленной от Европы, тем более противопоставившей себя Европе, она неминуемо должна была, в конце концов, опять оказаться идеей-гегемоном, пусть на этот раз с подложным коммунистическим паспортом. Пожалуй, единственной партией, которая после крушения СССР интуитивно поняла, что в сталинском СССР и сам «коммунизм» преобразовался в Русскую идею, была зюгановская КПРФ.
Нет спора, Русская идея с николаевских времен сильно изменилась, впитав в себя радикальные элементы социализма, элементы, применимые и в других странах, но, по сути, осталась тем, чем была всегда, — вызовом европейской цивилизации, попыткой насильственно изменить мировой порядок, усадив на престолы зависимых от России стран если не русских великих князей, как было задумано в дореволюционные времена, то коммунистических проконсулов, а в постсоветское время — и просто наемников.
Да, руководясь этой идеей-гегемоном, Россия способна была усваивать вершки европейской цивилизации (и за их счет даже вскарабкиваться порою, как показал опыт СССР, на сверхдержавный Олимп). Но поскольку она принципиально отрицала ее «корешки», фундаментальные ее основы, обречена была российская (советская) империя, в конечном счете, снова и снова отставать и распадаться. Впрочем, мы уже вторглись на территорию дальнейших циклов этой работы, тех, что посвящены приключениям Русской идеи в советские и в постсоветские времена.
«Пятая колонна»
Все, что осталось мне здесь, это разобраться в том, каким образом, при помощи каких аргументов удалось советским (и постсоветским) историкам взвалить вину за Крымскую войну на Европу. На поверку оказывается, что таких аргументов всего два. Первый, как мы уже говорили, заимствован у Тютчевых: Россия пыталась ОСВОБОДИТЬ угнетенных единоплеменников, а Европа ответила на нашу благородную попытку восстановить справедливость «колониальным походом против России». На этот аргумент, как мы только что видели, уже ответил Погодин. Единственное, что было в нем фальшью, это умолчание о «законной добыче», на которую рассчитывала в результате такого «восстановления справедливости» Россия. А также о том, что понадобилось бы для этого перевернуть весь существовавший миропорядок, переделить Европу.
Второй аргумент сложнее. Тут требовалось доказать, что
