Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов

имевшие силу закона, были неслыханно щедры. От церкви, гласил один из них, "не надобе им дань, и тамга, и поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех пошлинах не надобе, ни которая царева пошлина". (…) Вы не думаете, я надеюсь, что после освобождения Руси церковь поспешила расстаться с богатствами и привилегиями, дарованными ей погаными? Что вернула она награбленное — у крестьян, у бояр? Правильно не думаете. Потому что и столетие спустя продолжали ее иерархи ссылаться на ханские "ярлыки" как на единственное законное основание своих приобретений».

Холопская традиция отношений между князьями и дворцовыми слугами: «Согласно этой гипотезе, опирающейся на исследования Ключевского, в древней Руси существовали два совершенно различных отношения сеньора, князя-воителя — или государства, если хотите, — к «земле» (так называлось тогда общество, отсюда Земский собор). Первым было его отношение к своим дворцовым служащим, управлявшим его вотчиной, и кабальным людям, пахавшим княжеский домен. Это было вполне патерналистское отношение хозяина к холопам. Не удивительно, что именно его отстаивал в своих посланиях Курбскому Грозный. "Все рабы и рабы и никого больше, кроме рабов", как описывал их суть Ключевский».

Существенно, что тут же подтверждается и гипотеза о врожденной европейской идентичности российской политической истории. Одновременно с холопской традицией существовала феодальная традиция вольных дружинников, причем оформленная правовым образом:

«Князья с патерналистскими склонностями по отношению к дружинникам элементарно не выживали в жестокой и перманентной междукняжеской войне. Достоинство и независимость дружинников имели, таким образом, надежное, почище золотого, обеспечение — конкурентоспособность сеньора. И это вовсе не было вольницей. У нее было правовое основание — договор, древнее право "свободного отъезда". Так выглядел исторический фундамент конституционной традиции России. Ибо что, по сути, есть конституция, если не договор между "землей" и государством?»

Затем Янов делает вывод, который мгновенно проливает свет сразу на всю динамику, турбулентность и одновременно качественную необратимость российской истории: «едва примем мы это во внимание, так тотчас и перестанут нас удивлять и полноформатная Конституция Михаила Салтыкова 1610 года, и послепетровские «Кондиции» 1730-го, и конституционные проекты Сперанского и декабристов в 1810-е, и все прочие конституции — вплоть до ельцинской. Они просто НЕ МОГЛИ не появиться в России».

Подводя итоги обзора исторической концепции, сжато и с предельной интеллектуальной и нравственной силой изложенной Александром Яновым в своем эссе, я хотел бы сказать несколько слов от себя. Это касается той реставрации особого извода «русской идеи», которая выражена в агрессивной идеологии современного, основанного на идеях евразийства Дугина-Юрьева. С моей точки зрения, которую мне помог полностью осознать и сформулировать Александр Янов, так называемая «русская идея» является архаизированной псевдоидеей. И относится она не к стране в целом, которая неизбежно будет с очередными бессмысленными жертвами возвращена в мировую цивилизованную систему, а только к преступному коррупционному корпоративному государству, к чиновникам, которые готовы жертвовать своим населением для удержания власти. «Русская идея» в наше время — это разросшаяся до уровня новой евразийской опухоли идея сакрального самодержавия, изобретенная иосифлянами для сохранения дарованных Ордой земельных владений и послужившая опорой тотальному террору Грозного, предназначенному истребить европейскую Русь Ивана III. Но никогда не удавалось ей и никогда не удастся уничтожить исконно европейскую идентичность России.

Шансов повлиять на ситуацию в сторону ненасильственного развития событий у цивилизованных русских интеллектуалов ничтожно мало. И поэтому так укрепляюще и обнадеживающе звучит вывод Александра Янова, вывод, который естественно ставит нас в ситуацию как понимания, так и сознательного выбора позиции и выбора действий. Это, как открыл нам Янов, является самой сущностью истории, понятой не как удаленные от нас и потому безразличные нам факты, а как напряженное пространство реальных человеческих, то есть и политических, и нравственных альтернатив:

«В 1700 году исчезла фундаменталистская церковь, в 1762-м — всеобщее холопство, в 1861-м — крепостничество, в 1917-м — «сакральное самодержавие», в 1953-м — политическое идолопоклонство, в 1993-м — общинное рабство.

Осталась имперская государственность. Может ли быть сомнение, что обречена и она?».