Запах напалма по утрам (сборник) - Сергей Арутюнов

Африка настала. Саванны желтые, реки пересохшие, деревья кряжистые, львы и гориллы, жирафы и антилопы.

Пожалел второй брат Зерна, и упрекнул его первый: «Помни приказ. Зерна бросай, долг выполняй». И упало Зерно на белоснежную гору Килиманджаро, и полетели они дальше.

Стал плавиться недопустимо мотор первого брата.

И сказал первый брат: «Ошиблись инженеры. Не смогли предвидеть тревог. Подлети ко мне, брат мой, для важного слова».

Подлетел брат и слушал речь сокола:

«Раскрой, брат мой, колпак кабины, отдам я тебе горючее, а сам упаду вниз и Зерна посею глубоко».

Так они и сделали. Отдал первый брат горючее второму, словно голубя изо рта напоил, а сам ринулся вниз, не разбирая земли. Взрыв раздался, покачнулась земля. Утер слезу брат второй и увидел Антарктику. Сжал он крепче свои рычаги и направил нос птицы через пролив.

Белела перед ним незнаемая земля. Льды плыли.

Услыхал он, что бьется мотор с перебоями, и стали останавливаться винты, замирать начали.

Напряг брат второй все мускулы, уперся ногами в педали, чтобы не свалилась птица в пике. Дрожала броня, плавились контакты, бил ледяной ветер в лицо, визжали плоскости, но не сдавался герой.

Дотянул до Южного полюса и воззвал к вождю. Не было больше ни одного голоса в белой мгле, ни друга, ни человеческого дыхания. Горючее кончилось.

И мелькнули рядом с ним крылья, немецкие кресты.

Спросил немец, не нужна ли помощь советскому соколу.

Поднял пилот глаза и от помощи отказался. Вынул последнее Зерно и бросил ветру.

Занесла немца пурга, покачался он на крыльях малых и исчез.

Сказал сокол: «Облетели мы землю. Выполнили приказ. Красным Зернам – жить. А нам теперь и умирать не страшно. Была у нас вера, была и любовь, помогла нам она задание выполнить. Прощай, солнце! Помни, как любили мы, как ждали завтрашнего дня и что отдали ему».

Сказал так и упал на Южный полюс земли, обнял ее, как любимую, уснул навеки.

Проросла на его могиле трава, в центре оледенелой стужи. Никто в мире того места не знает. Но растут там красные цветы.

И свет от них по всему миру идет.

Инженер

Прожектор, заливаемый октябрьским дождем, светил куда-то поверх земельных отвалов. Кропотов проверил, высоко ли над раззявленными лужами повешена проводка, и только тогда увидал скрюченную фигурку, прикорнувшую рядом с рубильником на неимоверно грязной, похоже, лошадиной попоне.

– Как зовут?

Мальчишка открыл глаза и посмотрел перед собой. Он был давно и насквозь мокрым.

– Встань-ка.

Прожекторщик медленно встал во фрунт и облизнул губы.

– Кто бригадир?

– Волохов.

– Пойдешь со мной.

– А вы кто?

– Кропотов.

Они заковыляли между недостроенными цехами, похожими на руины. Оттуда звонко и тупо доносился несмолкающий молотобойный ритм и злобное фрезерное взвизгивание, свернули к жилым баракам, пропуская матерящихся в потемках возчиков.

– Заходи.

Парень стоял в сенях, не решаясь заливать крашеный пол текущей с опорок бурой глиной. Кропотов подтолкнул его к этажерке:

– Мокрое на пол, сам к печке.

– Палываныч! – В грохнувшую дверь просунулась курносая физиономия. – На шестом участке подтоп, вас требуют!

– Сейчас иду. А кто дренажил?

– Чалкин. Говорит, клапана отходят, качать нельзя.

– Иду. Волохова ко мне. Из райкома были?

– Были! – закивала голова. – К вам идут!

– Направьте на шестой. Иди, – последние слова относились к гостю. – Сушись. Высушишься – спи. Зовут как?

– Феоктистом. Полозовы мы, – вытянулся тощий скелетик.

Райкомовских было четверо, двоих загодя оставили смотреть стройнаряды в управлении. Среди них и наркоматский ревизор, всю дорогу молчавший, видимо, готовившийся к серьезному разговору, панически страдающий от сырости.

– Вы мне вот что ответьте, – сказал, оглянувшись на призрачно возникшего из дождя Волохова, назначенец. – Почему у вас столько материала уходит на перенайтовку, когда мы делегировали к вам заштробленные фонды? Имейте в виду, за каждый гвоздь, за каждую доску придется отчитываться перед бюро! – Патетическая фраза потонула в закраинах лужи, плеснувшей им в лица из-под колес полуторки.

– Вы ведь, кажется, Якушев? – вполголоса произнес Кропотов. – Вы были в Мелочевке, когда я производил замеры. Позже, при вашем участии, мне был вручен протокол каких-то филькиных перемеров, где я лишался грунтовых настилов на полгода вперед якобы за перерасход пил только на основании какого-то странного режима экономии…

– Да, и об этом режиме вам приходило курьерское уведомление, и это решение по всем строительствам я буду отстаивать, если понадобится, в наркомате, в котором у вас, по слухам, есть высокие покровители. – Якушев развернулся к Кропотову и испытующе посмотрел в острые скулы главного.

– Хорошо, отстаивайте, – согласился тот. – Но я буду покупать древесину в деревнях по отпускной цене, раз Центротрест зажимает ее по важным идеологическим соображениям. Вы поймите, что я не могу без леса, физически. Расчеты, которые мне тут привозили, липа, и липа паршивая. Не представляю, какой кабинетный считал и с какого потолка их брал. Нормы выпуска – ничтожные. Нормативы безотпила не учтены, как будто у нас учебная мастерская. По отпускной цене в деревнях, слышите?

– На государственные деньги? На деньги народа? – завизжал райкомовец.

– Да, потому что я строю для народа и во имя его! – привычно разозлился Кропотов. Он говорил это в двадцать пятый раз.

Мальчишка уже спал без задних ног, когда он ввалился в «светелку», как ему назвали крохотную комнатушку с корытом, печной лежанкой и колченогим столом, хоть лампаду зажигай, но Кропотову для чертежей полагалась как минимум двадцатисвечовая лампа, и он радовался, когда спираль встречала его раскаленно звенящей вольфрамовой яростью. Он не успел зажечь ее. В истекающее дождем окошко постучали кнутовищем.

– Екимыч! Заходи.

Тулуп был торжественно помещен на этажерку, угрожающе заскрипевшую.

– Ктой-то у тебя? – насторожился вошедший.

– Да вот, сунули светить у брода, промок… – Кропотов улыбнулся и пригласил к столику. – Тяжко на стройке-то.

– В колхозе потяжеле будет, – близко придвинувшись к лицу, выдохнул Екимыч. – Сколь стоек возьмешь на месяц?

– Екимыч… а вырубка эта точно твоя?

Мужик сановно надулся и впился цепким взглядом в кропотовское пенсне:

– Ты, голуба, ни себя, ни меня не мучай. Ты мне лучше́е скажи, что спрашиваю, а моя – не моя – отступись и забудь. Я зверь подколозный, да не колхозный. На подряде, глядишь, и уцелею, и дочуру подниму, и сынов, и люди мои довольные. Всем и поперек довольные, понял, к чему веду?

– Понял, Екимыч. Возьму триста пудов. Цена та же.

– А вот насчет цены, Митрий, уступи, – решительно зашептал Екимыч. – Другая она нынче. По полтине накинуть придется, никак, – рубанул он по горлу.

– Екимыч…

– Уступи. Инфляцион. Давно меня знаешь.

– Екимыч, я же пропаду совсем, ты же меня в ужасное положение ставишь… По рукам, – хлопнул по ручище Кропотов.

Оперуполномоченный ГПУ Надсадный развернул записку. «Лапой куриной корябано, что ли…»

«…энжынер Кропатов Дмитри Ляксандровитч является пасобником кулаков нашых класавых врагоф да смерти и пакупаит у них древесину па сговару кагда весь трудавой народ галадаит и мокнит тратит рабочикристянские срества тайком ат началства. сим падписуюс сын трудавова народа полазаф фиактист».

Кропотова уводили вечером. Бледный, он вышел из «светелки» с тремя сыщиками, неся узелок с бельем, словно не узнавая окрестностей. В лице его была не растерянность, а догадавшееся о чем-то высшем и беспрекословном понимание своей дальнейшей судьбы, которая наконец-то скатилась туда, откуда видно гораздо больше, чем со всех участков, намеренных ей…

Феоктист Полозов смотрел на это странное лицо из-за угла.

Когда подвода отъехала, к нему приблизился Надсадов.

– Тут тебе он оставил. На.

– Что это?

– Читай-читай. Умел написать – прочтешь.

Полозов развернул бланк.

– «Ха-рак-те-рис-ти-ка.

…Ре-комендуется к обучению в школе рабочей молодежи. Сообразителен, скор, грамотен, обладает недюжинными математическими задатками. Настоятельно рекомендую принять в ШРМ на стипендию начального этапа с целью дальнейшего поступления в техникум по результатам обучения. Голодать не должен.

Главный инженер стр-ва Д. А. Кропотов».

Надсадов наклонился к Полозову.

– Чего не поделили-то? – шепнул он. – А может, группа у вас, а? Небось самому-то с пеньков перепало али как? Р-р-разберемся! – Опер расхохотался и пошел к пружинисто оседланной лошади, так и ходившей задом.

Звон

Моей России

Летом 58-го, по окончании журфака, я был прикомандирован к волжскому совхозу-миллионеру с расплывчатым заданием от столичной газеты.