Александр Дейнека - Пётр Германович Черёмушкин

с их невзыскательным вкусом были уверены, что главное в искусстве — идейное содержание произведения, а форма должна подчиняться ему. В муках рождался новый творческий метод — социалистический реализм. Понятие «формализм» в сталинском СССР утратило научный смысл, превратилось в идеологическое клише, в ярлык, который примеривался к каждому, кто хоть чуть-чуть выходил за рамки соцреализма, чье творчество не отвечало официальным доктринам. Идеология заменила все творческие поиски. Советское искусствоведение рассматривало формализм как антинародную, буржуазную теорию. Слово «формалист» стало позорной кличкой, ругательством, близким понятию «враг народа», и в следственных делах того времени можно встретить это обвинение как проявление «антисоветских взглядов».

Фаворский неоднократно преследовался за формализм, изгонялся с работы, временами его семья оказывалась на грани нищеты. Но что бы с ним ни происходило, мастер был верен своему искусству, своим убеждениям и стоически переносил все жизненные передряги. Когда в той или иной казавшейся безвыходной ситуации его обескураженно спрашивали: «Владимир Андреевич, что же теперь делать?» — он отвечал: «Гравировать!» Дейнека твердо усвоил это правило любимого учителя. И когда бывало совсем трудно, старался не опускать руки и повторял: «Работать, строить и не ныть!»

* * *

Другим учителем Дейнеки во ВХУТЕМАСе, вспоминаемым значительно реже, чем Фаворский, но оказавшим на него не меньшее влияние, был Давид Петрович Штеренберг. Это был очень интересный художник, один из тех, кто определял политику в области изобразительного искусства первых лет советской власти, человек, близкий к наркому просвещения Анатолию Луначарскому. Штеренберг был одаренным живописцем, графиком, мастером театральной декорации — он работал в Государственном еврейском и Московском драматическом (бывшем Театре Корша) театрах. Покинув в свое время Россию как революционер, он изучал изобразительное искусство в Вене и Париже. В 1912 году жил в знаменитом парижском «Улье», общался с Модильяни, Сутиным, Шагалом, Кислингом. Выставлялся вместе с Матиссом, Утрилло, Озанфаном в Весеннем и Осеннем салонах, Салоне независимых. Знал Пикассо и Брака.

В 1914 году в Париже Штеренберг познакомился с молодым Луначарским. Когда в 1917 году Анатолий Васильевич занял пост наркома просвещения, он тут же предложил Штеренбергу, работавшему художником в Московском совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, новое назначение, «связанное с активной организаторской работой», которой, по словам художника, «он до этого никогда не занимался». Штеренберг становится комиссаром по делам искусств, и здесь обнаруживаются и его блистательный организаторский талант, и отзывчивая, заботливая душа.

Многие считают, что его жизненный путь был успешен. Внешне так и было: семейная жизнь устроена, таланты раскрылись, достоинства оценены. И всё же путь этот не был легок — напротив, оказался очень крут. Давид Штеренберг переделал столько всякой работы, столько всего пережил и превозмог, что другому хватило бы на несколько жизней: нужда, лишения, голод, слежка, борьба за свои убеждения. А учиться мастерству разве было просто? Однако всё пережитое не ослабило, а закалило его. Сил, правда, поубавило, но злобы и ожесточения не породило. Он многое в своей жизни успел и был за себя спокоен — его жизнь прожита честь честью, спину ни перед кем он не гнул, на сделки с совестью не шел, за выгодой и славой не гнался. И на всё это ему было отпущено 67 лет — до 1 мая 1948 года, когда он умер в разгар вовсю развернувшейся борьбы с формализмом и космополитизмом, которую тяжело переживал.

Впервые ясное представление о Давиде Штеренберге как о сложившемся и необычном мастере дала выставка еврейских художников, состоявшаяся в 1919 году в Москве. Вместе с ним в экспозиции участвовали Натан Альтман и Марк Шагал. Штеренберг считался художником авангарда и вел себя как последователь этого направления. «Давида Штеренберга относят к лучшим представителям левого искусства», — отмечал критик Григорий Анисимов. Штеренберг горячо поддерживал радикальных художников — Малевича, Татлина, Филонова, Кандинского, Ларионова, Лентулова, Фалька, Попову. За это на него потоком шли жалобы, полные враждебности со стороны противников нового искусства. Штеренберг помогал многим — устраивал выставки, приобретал работы для музеев, хлопотал о выезде коллег за границу. И делал всё без шума и помпы. Он отстаивал право каждого художника на новаторство и не всегда разделял крайний радикализм левых художников, которые требовали зарыть «красных передвижников» поглубже.

На многие годы творческое наследие авангардистов 1920–1930-х годов было задвинуто в дальний угол — Штеренберг не составлял исключения. Кличка или прозвище, а возможно, и политический ярлык «формалист» надолго прилепилась к нему. Любопытный очерк о Штеренберге написал критик Абрам Эфрос — он был опубликован в его книге «Профили», изданной в 1930 году. Сам Эфрос был личностью неординарной. Он окончил юридический факультет Московского университета, но правоведческой деятельностью не занимался. После Февральской революции 1917 года был назначен помощником хранителя Третьяковской галереи, потом возглавил комиссию по внешнему благоустройству Москвы. Много сил отдал работе в Комитете по охране художественных и научных ценностей и оставил бесценные материалы о выдающихся деятелях отечественной культуры.

Его очерк о Штеренберге построен мастерски: автор как бы задает читателю загадку — а кто же такой этот самый Штеренберг? Откуда он взялся? Вы видели его картины? Говорят, что он фотограф из Парижа — за какие же заслуги новая советская власть поставила его руководить всем изобразительным искусством России? Ответы на все эти вопросы Эфрос давать не спешит, исподволь подводя читателя к самой сути художнической личности своего героя. Он показывает, что своим отношением к миру, дыханием, глазами, всем своим существом Давид Штеренберг был художником. Он стремился не только к ремесленной «сделанности», но и к духовности, поэтическому звучанию, одушевленности живописи. Его уроки усвоили многие художники, которые учились в мастерской профессора Штеренберга во ВХУТЕМАСе и ВХУТЕИНе.

* * *

В то время художники стремились уйти в так называемое производственное искусство, и именно поэтому Дейнека выбрал полиграфический факультет. Впоследствии это проявится довольно сильно: Дейнека будет отдавать предпочтение как раз тем видам искусства, которым требуется серьезная техническая база.

Живописи во ВХУТЕМАСе он не учился, зато прошел школу рисунка, весьма серьезную и основательную, сначала у Фаворского, потом у Нивинского. Уже позже, в 1930-е годы, Дейнека вспоминал, что во ВХУТЕМАСе у него было очень много учителей: «Был период, и я считаю его естественным, когда я у многих учился и многим подражал. Если вспомнить, то я работал, как Богаевский, как Левитан, даже как Чурлянис[21]. В этом нет ничего плохого. Это очень тяжелый путь молодого художника, который хочет найти себе что-то хорошее.