Газета Завтра 879 (38 2010) - Газета Завтра Газета

     Фильм сделан мастерски. Саспенс не выходит на первый план, но его дыхание ощущается всюду. Подчёркнутое холодным прибоем океана, хмурым дождём, серыми красками островных пейзажей, это дыхание — фирменный стиль Полански. Но здесь нет и тени той особой инфернальности, что свойственна почти каждому фильму режиссёра. "Призрак" — скорее чёртик из табакерки, чем дьявольский трактат о сущности зла.

     Но возможно, всё это адово пламя в данном контексте вовсе не обязано полыхать большим костром. Ведь этот фильм — дань семидесятым, тому слепку времени, когда верилось, что кино способно изменять мир. И пускай за образом Адама Лэнга почти неприкрыто маячит фигура Тони Блэра. Интрига, заявленная в картине, несмотря ни на какие реалии, родом из детства. Того самого, когда на экране по осенним нью-йоркским улицам ходили Роберт Редфорд и Фэй Данауэй, привнося ощутимый романтический ореол в политические игры Америки.

Марина Алексинская «АПОКАЛИПСИС». ПУТИН. ПЕТЕРБУРГ...

Премьера нового, 235-го сезона Большого театра — балет амбивалентный. Он имеет несколько названий: "Апокалипсис", "А дальше — тысячелетие покоя. Creation 2010".

     Утром я села в кресло офисного кабинета и взяла в руки мобильный телефон. Я задумалась о том, что Большой театр уже открыл новый сезон, что он готовится к премьере, балету модного хореографа Прельжокажа "Апокалипсис"… в дисплее телефона то появлялось, то ускользало отражение подбородка, губ… Черты моего лица казались мне необычными, какими-то чужими. Я принялась настраивать положение дисплея получше, чтобы увидеть все лицо полностью и увидела отражение лица… Путина. Тут только сообразила, что два дня назад я переехала в другой кабинет и что теперь на стене в моем изголовье висит календарь 2003 года с портретом Путина, снимать который со стены мне почему-то не захотелось. Воспоминания Питера нахлынули на меня.

     Зачем-то он был, сентябрь 1997 года. Величайшая оперная певица Монсеррат Кабалье дала гастрольное турне по демократической России. Сначала — Санкт-Петербург… Вечер астр и блескучих звезд, самолет авиакомпании "Люфтганза" приземлился в Пулково. Я видела, как Кабалье в окружении родных и друзей прошла в VIP-зону аэропорта, одной рукой держась за свою дочь Монситу, другой — грузно опираясь на костыль. Она страшно устала от дороги — это было видно — и больше походила на образы крестьянок с полотен испанских художников XVII века. Легенда оперной дивы зиждилась в одной лишь царственной осанке. Едва певица оказалась под фотообстрелом журналистов, как сильно смутилась на миг. Она остановилась, она понять не могла: что делать? Отдать этот костыль беспомощности сопровождению? или? И Монсеррат Кабалье прошла сквозь строй, не скрывая для глянца своего положения. Как воду в стакане, она пронесла свое былое и настоящее величие. И стала еще грандиозней. У выхода из аэропорта стоял кортеж автомобилей, секьюрити закрывали ладонями объективы фотокамер... Я наблюдала за происходящим. Рядом балансировали на краю бордюра два подростка. "Кто это?" — спросил один. "Оперная певица. Она еще с Фредди Меркьюри пела". В тональности голоса "оперная певица" не уступала "Меркьюри". "Питер!" — подумала я.

     На следующий день был концерт. Демократия уже гуляла по кулуарам Мариинского театра. Прибывшая на концерт знать уже сбросила номенклатурные пиджаки и вырядилась в haute от Армани. Началась торжественная часть. Жена мэра Петербурга, им был в ту пору господин Яковлев, вышла на сцену поприветствовать примадонну (сам мэр сидел в Императорской ложе). И сказала: "Товарищ Монсеррат!" Пауза стыда за жену мэра обожгла поникшие головы сидящих в партере. Одна Кабалье не застеснялась. С присущим ей артистизмом она сняла напряжение застывших гримас. Концерт прошел на ура.

     ...На гребне стыда за старое и вселенской тоски перед новым к власти в стране пришёл Путин. "Чё ты радуешься?" — спрашивал меня мой насквозь либеральный друг. "Ну как же! — вспоминала подростков. — "Питер…" Друг пожал плечами.

     В советские годы в репертуаре Кировского театра был балет "Берег надежды". В мастерстве Путина поманить берегом надежды я вижу питерские корни. Но однажды и вовсе: связка "Путин и Петербург" обрушилась на меня, как на юнгу, соленым ветром Финского залива. Прошлым летом я приехала в Стрельну. Гуляла по Константиновскому дворцу, выхваченному Путиным из разрухи — так рассказывают в Стрельне. Обломки дворца хотели продать туркам под казино, а Путин взял и отстроил. Эхо доносило слова экскурсовода о романе Великого князя Константина Николаевича с балериной Анной Кузнецовой… да, да, Стрельна вошла в историю как союз великих князей и балета. Едва кончался сезон, как балерины Императорского театра стайками устремлялись в Стрельну, на дачи. Только вот главную дачу, дачу Матильды Кшесинской, Путин спасти не успел. Цыгане незадолго до ремонтных работ разобрали на дрова дачу — так в Стрельне рассказывают.

     Вообще-то, балет — опасная болезнь Петербурга. Столица тешила себя легким созерцанием грации, прелестью декораций и костюмов, славою заморских гастролерок; наш Пушкин воспел русскую Истомину, но и в ее фамилии уже и томность, уже и нега, одним словом — балет. В 1890 году Петербург воспрял от болезни. Император Александр III указал выпускнице Театрального училища Матильде Кшесинской место за столом рядом с собой и Наследником: "Смотрите только, не флиртуйте слишком". Но было поздно. Стрела Амура пронзила Петербург страстью к балету. И даже больше. Из кокетливо-декоративного создания в лице Мали балет стал видоизменяться в саму идею. Идею мира красоты. Во всяком случае, во время коронационных торжеств в честь восшествия на престол Императора Николая II публика Большого театра только и ждала появления Кшесинской. Вздох восхищения раздался, когда из перламутровой раковины Кшесинская появилась в балете "Прелестная жемчужина". И перешагнула в историю дягилевских Сезонов, эту модернизацию, как сказали бы сегодня, питерских силовиков. Идея мира красоты набирала мощь идеи Империи. Балеты Дягилева погрозили Европе Россией. И Европа заболела балетом. Даже в тех случаях, когда декорации к балетам Дягилева писал Пикассо, а музыку — Сати, Европа говорила о Петербурге.

     Как бедному Евгению в памятнике Петру, мнятся мне в Путине черты Петербурга. И Путин потрафляет им. Вот помог Александру Сокурову снять "Фауста". И словно и не было в городе растяжек, отправляющих госпожу Матвиенко в родную Шепетовку. Вот выделил в Петербурге мастерскую для Михаила Шемякина… Говорят, в Смольном еще работает дама, прелюбопытная во всех отношениях. В 90-х она, бывший секретарь райкома партии, выгнала балерину Аллу Осипенко из Клуба военного патриотизма, в котором "легенда Питера" учила детей хореографии. "Это раньше вы были знаменитой! — передаю слова дамы. — А сейчас вы никто. Убирайтесь! Ваша хореография здесь никому не нужна!" Путину — нужна. Путин приехал в Большой театр на репетицию балета однажды. Была уверена, жест этот что-то важное сдвинет с места.

     Но я всё больше, как друг. Всё больше пожимаю плечами. Но символов и смыслов жаждет обманутость надежд. Вот-вот, мнится, Путин двинется на Москву Петербургом. Вот-вот на смену окультуриванию и экстатическому полету вокруг статуи Свободы придет в Москву обыкновенный аристократизм. Даже не тот, что брезговал в оны годы московской буржуазией. Проще. С которым Берггольц не кинулась на московские харчи после блокадного Ленинграда.

     14 сентября Большой театр дал мировую премьеру, балет "Апокалипсис". Иллюзии Петербурга вновь чуть потешили меня. Мне нравилось, что "Апокалипсис" — балет честный. Хореограф — ньюсмейкер нынешней балетной жизни, композитор — первый диджей, чью техно-музыку слышал парижский зал "Олимпия", сценограф — Субодх Гупта… Черный щит Большого театра поднялся черным вороном, в одно мгновенье произошло следующее. Лучи света пробили сцену, как раскаленными гвоздями, группа девушек в трусах и лифах телесного цвета вышла из-за кулис, и грохнула техно. Я напрочь лишена в речи табуированной лексики; "е.т.м.!" — пронеслось в моей голове.

     Крепкие, статные девушки встали в три линейки и под пульсирующую техногенную музыку принялись выделывать упражнения, как на зарядке. Потом все рухнули, лишь конусы света обозначили тела на сцене. Оказалось, что девушки упали на нечто, похожее на целлофановый мешок, и теперь они синхронно, корежа и извивая спины, в эти мешки взбирались. Взобрались. Техно продолжала рвать перепонки. Вышла группа юношей. Гордые и свободные, в летних пиджаках и брюках. Юноши накрыли своими маскулинными телами тела девушек в целлофанах. Па-де-де избавления от мешков могло решить случай исхода. Но мне так много рассказывали об арт-ценности "Очень Голодного Бога" Субодха Гупта, имя Субодха Гупта так много стоит на современном арт-рынке, что я решила остаться. Интрига увидеть пока не явную сценографию сломила эмоциональный порыв. Артисты балета кругом пошли по сцене Большого театра с книгами, втиснутыми в зубы… пара гомосексуалов, повизгивая, поцеловалась в губы… скрюченный, как паралитик, пошел другой… выскочил из-за кулис здоровый юноша в домашних белых трусах и рубахе нараспашку; он конём скакал между застывших комом пластических групп и изрыгал адские, чудовищные звуки… Наконец появились стулья, потом подносы, всё из нержавеющей стали. Нержавеющая сталь — это стиль Субодха Гупта и его сценография. Сталь блестела, как кинжал янычара, две девушки проливали на подносы кровь. В общем, всё получилось неплохо для дрессировки в себе комплекса мазохиста. С живого тебя сдирают кожу и таращатся прямо в глаза: "больно?" "Приятно", — мычишь в ответ. "Еще лучше будет! Щас мясо рвать на куски будем!" ("Апокалипсис, — предупредил Прельжокаж в либретто, — от греческого "апо" — срывать и "калипсис" — покров".)