Газета Завтра 879 (38 2010) - Газета Завтра Газета

     Ну а вдохновленное Интернет-сообщество получило свою любимую гласность, потрепавшись вволю. Итог любого хоть трижды резонансного дела будет такой, какой по понятиям и должен быть. Но перед оглашением заведомого решения можно поболтать на разные темы с такими же виртуальными единомышленниками. А потом в эфире радио "На ухо Москве" заголосить: гражданское общество! Ростки! Привлекли внимание!

     И имитировать празднование победы демократии. Да и мы поддержим. Чего, нам жалко в игре поучаствовать? "Ура!!!" "Да здравствует!" "Не было сомнений!" "Мы так и знали!" "Мы и вам говорили!"

     Такой же исход будет и в случае с женщинами, задавленными на пешеходном переходе.

     Но от лихих авто не скроешься нигде. Можешь и не переходить дорогу: если Магомед не идет к горе… Вон Анна Шавенкова, дочь председателя Иркутской областной избирательной комиссии, на высокой скорости вылетела на тротуар и задавила 34-летнюю Елену и 27-летнюю Юлию Пятковых. Выйдя из машины, Шавенкова, не обращая внимания на сбитых ею, начала осматривать повреждения машины. В результате ДТП Елена Пяткова умерла в больнице, ее сестра Юлия получила тяжелейшие повреждения опорно-двигательного аппарата и осталась инвалидом. По ходу следствия этого преступления Шавенкова вдруг оказалась не виновницей происшествия, а его свидетельницей.

      И что? Были сомнения в исходе судебного разбирательства? Только в сумме, отданной за решение: убийце за рулём дали три года колонии-поселения с отсрочкой приговора на 14 лет. Во какие наказания есть при демократии! У председателя избирательной комиссии широкий выбор "мер" в отношении своего чада. Сложно было убедить, что сами убитые девушки затащили машину на тротуар, потом в него, разбежавшись, врезались. Тогда можно было бы вообще стать потерпевшей, да еще и с убитой и покалеченной получить компенсацию. А тут пришлось избрать долгие годы отсрочки наказания. Дави дальше. Дави больше! Всё-таки у нас демократия и свобода поведения в быту и наказание зависит не от тяжести содеянного и степени вины, а от того, чья ты дочка или кто у тебя папик.

     А чтобы оградить владельцев дорогих авто от опасности поцарапать автомобиль о пешеходов, правительству надо предпринять что-то радикальное в отношении этой ковыляющей братии.

Андрей Рудалёв — Захар Прилепин РАЗГОВОР О ЛЕОНОВЕ

Андрей РУДАЛЁВ. Можно ли говорить о двух Леоновых, по крайней мере, такое ощущение может возникнуть по прочтении твоей версии биографии Леонида Максимовича?

     Захар ПРИЛЕПИН. Нет, Леонов целен... причём он был целен, как мало кто из числа его современников.

     Другой вопрос, что восприятие его критикой, а впоследствии и читателями, начиная с послевоенного времени, было тотально ошибочным — но Леонов никак не пытался переломить такое вот восприятие своих текстов. После нервотрёпок 30-х он предпочитал пожить в тишине. В итоге мы имеем сегодня удручающую картину: Леонова почитают за безусловную величину, а то и за гения те, кто всерьёз прочёл его, а те, кто не читал, — и знать не хотят. Для них что Леонов, что Бабаевский, что Георгий Марков — всё одно и то же.

      А.Р. Чего о нём не знали в Советском Союзе?

     З.П. Ну, самый элементарный ответ: никто не знал его белогвардейского архангельского прошлого с трёхлетним периодом активной антисоветской журналистской работы в архангельской газете "Северное утро". Думаю, что исследователь Леонова Владимир Ковалёв, работавший в архивах, был в курсе — но он ни разу даже не намекнул на это в своих работах. А вообще про леоновскую молодость даже его близкие и родные не знали вплоть до середины 90-х годов.

      А.Р. Приближенность к власти, титул официального советского писателя сказалось на его восприятии?

     З.П. Конечно, сказались, да и не только на его восприятии. У нас как произошёл этот чудовищный слом в конце 80-х—начале 90-х, так ситуация и не исправилась.

     Надо выходить из этих никчёмных градаций советский-антисоветский, они уже ничего не объясняют. А то у нас всё какой-то детский сад творится: Пастернак хороший, потому что его травили (а то, что он долгое время был одним из главных официальных советских поэтов, мы вроде как и не очень помним); Булгаков, конечно же, тоже хороший (а про "Батум" мы сделаем вид, что это он проявил слабость — но простительную, простительную потому, что "железный маховик" и "век-волкодав"); и Платонов хороший — оттого, что "разочаровался" — а если б не разочаровался, мы б тогда ещё подумали; и Твардовский тоже ничего: потому что "Новый мир", и либерализация, и зелёный свет Солженицыну — а если б не всё это, мы б тогда ещё подумали и про Твардовского; зато Бродский — точно икона, потому что гений, ссылка, не печатали, а оду на отделение Украины кто-то другой написал, а не он... Ну, и так далее. В итоге разве что графа Толстого Алексея Николаевича ещё раз спас его графский титул и очевидная мощь книжки "Пётр Первый"; зато Шолохова недотыкомки и упыри теперь уже будут терзать во веки веков, не отдавая ему его же "Тихий Дон", а все остальные советские величины, в лице того же Леонова, или Всеволода Иванова, или Федина, внимания в университетских программах получают примерно столько же, сколько, например, писатели народов Севера.

     Всю эту колченогую иерархию надо ломать. Лично мне очевидно, что "Дорога на Океан" Леонова — роман более сильный, чем "Доктор Живаго", а "Партизанские повести" Иванова — не менее литература, чем "Собачье сердце" Булгакова. Ну и так далее, вплоть до конца века — где величина Юрия Кузнецова никак не уступает величине того же Бродского. Я вовсе не ратую за то, чтоб первых оставили, а вторых зачистили. Я ратую за равноправие.

     История русской литературы XX века — это не история борьбы писателей и поэтов с советской властью. Давайте больше не будем эти очень далёкие друг от друга вещи смешивать.

      А.Р. Вот ты у себя ощущаешь какие-то черты, близкие Леонову? Что тебя в его личности, так скажем, коробит?

     З.П. Леонов — по-человечески вполне чуждый мне тип. Я описывал его почти столетнюю жизнь, и только в 2-3 ситуациях ловил себя на мысли, что поступил бы здесь так же, как он.

     Это не значит, что он поступал дурно. Он как раз жил последовательно, упрямо и честно — но сам его путь, рисунок его судьбы — во мне физически не отзывается сердечным пониманием и таким, знаешь, трепетным восхищением — с которым мы можем смотреть, к примеру, на Есенина или там Хэма.

     Повторяю, меня в Леонове ничего и нисколько не коробит. Я просто к финалу книги смотрел на него уже не как на человека, а как, скажем, на огромный камень или как на старое, тяжёлое дерево. Как это может коробить? Это живёт по иным законом, чем я.

      А.Р. Что было самым трудным в написании этой биографии?

     З.П. Сверять каждую строчку с источниками. Жизнеописания писать тяжелее, скучнее, муторнее, чем беллетристику.

      А.Р. На твой взгляд, насколько сейчас его творчество актуально, чем может быть интересно? Что нужно переиздать у него в первую очередь?

     З.П. Если Леонова экранизировать, актуальным станет всё. Потому что безупречно сделанные вещи актуальны во все времена. "Необыкновенные рассказы о мужиках", повести "Петушихинский пролом", "Белая ночь", "Провинциальные рассказы", "Саранча", "Evgenia Ivanovna", романы "Вор" и "Дорога на Океан" сделаны безупречно. На таком стилистическом уровне не писали в XIX веке и почти не пишут до сих пор. А про "Пирамиду" я вообще молчу... Её стоило бы ещё раз отредактировать, конечно, и я ищу издателей для того, чтоб они готовы были опубликовать почищенный текст (я взялся бы организовать работу над редактированием "Пирамиды" совершенно бесплатно), — но даже в нынешнем состоянии "Пирамида" — это нечеловечески мощная работа, мучительно интересный текст.

      А.Р. Твои прогнозы: будет ли Леонов прочитан нашими современниками? Или его время ушло/не пришло?

     З.П. Нет, он ещё не прочитан, и это очевидно. Я могу назвать всего несколько человек, которые знают и понимают Леонова: Дмитрий Быков, Олег Кашин, Алексей Коровашко, ещё пять, шесть, семь читателей. Остальные представители литературной, так сказать, общественности сплошь и рядом кривят лица: ну, Леонов... ну, не знаю... Время его придёт ещё — хочется в это верить. По крайней мере, я точно поработаю на это.

      А.Р. Какие его книги могли бы быть написаны в наши годы?