Ангел мести - Элизабет Грегг

Наутро она поднялась ни свет ни заря, торопливо оделась и состряпала на завтрак оладьи. Они ели в полной тишине, избегая смотреть друг на друга. Потом Рид принялся укладывать вещи, а Тресси спустилась с бурдюком к ручью. Выплеснув остатки протухшей воды, она хорошенько ополоснула бурдюк и окунула его в прозрачные струи. Вверх побежали цепочки пузырей – бурдюк, шумно булькая, понемногу наполнялся доверху. Вставив пробку, Тресси положила бурдюк на берег и наклонилась к воде, чтобы напиться самой. Ледяная чистая влага показалась ей слаще, чем бабушкин яблочный сидр или молодое вино.

Воздух слабо пахнул землей и сосновой хвоей. К этим ароматам примешивался чуть заметный запах дыма. Выгнув спину, Тресси с наслаждением потянулась и провела ладонями по упругой высокой груди. Затем пальцы ее скользнули ниже, к лону, еще хранившему сокровенную память о наслаждениях той, теперь уже такой далекой ночи. Кровь в висках застучала жарко и часто. Тресси зажмурилась, изнывая от неутоленного желания. Черт бы побрал Рида Бэннона! Вначале он дал ей вкусить неземное блаженство… а затем бесцеремонно прогнал прочь.

Прячась за деревьями, Рид украдкой взглянул на Тресси – и у него перехватило дыхание. В бледно-золотистой рассветной дымке Тресси казалась ему нереальной, словно сказочный сон. Но он без труда мог вообразить все волнительные изгибы ее тела. Рид с великим трудом подавил желание шагнуть к ней, заключить в объятия, рассказать о том, как он ее любит, как она нужна ему… Нет, нет! Рид отчаянно замотал головой, отгоняя наваждение. Каким же он был болваном! Как он смел возжелать достойную женщину, если сам недостоин зваться мужчиной?

Солнце поднималось все выше, а стало быть, пора трогаться в путь. Еще раз оглянувшись, Рид поспешил вернуться в лагерь. Злясь на собственную слабость, он решительно взвалил на плечо тюк поувесистей, тот, что был связан из армейского одеяла. К нему прибавились ружье и туго набитые седельные сумки.

Натянув носки и башмаки, Тресси критическим взором окинула его ношу.

– Я тоже должна что-то нести, – решительно заявила она и ухватилась за тюк поменьше, но тут же охнула: – Тяжелый!

Рид покосился на Тресси. Что ж, по крайней мере, она больше не отмалчивается.

– Оба тюка тяжелые, – заверил он, – просто мой побольше. Бурдюк с водой понесем по очереди, идет? – Рид вопросительно глянул на нее, и в глазах его заплясали искорки.

– Ладно, – кивнула Тресси и сморщила нос. – Что это так воняет?

– Не я, это уж точно. Мы ведь купались вместе, помнишь?

Тресси и ухом не повела в ответ на эту попытку пошутить. Да, вернуть ее расположение будет не так-то легко.

– Воняет тухлым мясом.

– Оно еще не совсем протухло и пока годится в пищу. Мне пришлось положить его в твой тючок – уж прости, иначе никак не выходило. Если тебя начнет тошнить от этой вони, выбросим остатки на корм червям.

Тресси выразительно скривилась.

– Уж лучше питаться тухлятиной, детка, чем подыхать с голоду, а мне, как ни странно, покуда еще хочется жить. Впереди нас ждут места не слишком изобильные. – Рид махнул рукой в сторону кряжистых гор. – Далеко не все тамошние обитатели годятся в пищу.

«Тухлая оленина тоже не слишком годится в пищу», – мрачно подумала Тресси, но вслух ничего не сказала. В конце концов, если они и живы до сих пор, то только благодаря Риду.

– А воды нам хватит? – Она взвесила на руке кожаный бурдюк с широким наплечным ремнем.

– Должно хватить – бурдюк и так чересчур тяжелый. Если будет трудно нести, – прибавил он, – отдашь мне.

Тресси горделиво вздернула подбородок, надела через голову ремень и пристроила бурдюк за правым плечом. Риду пришлось помочь ей надеть тюк, к которому он пришил лямки. При этом он изо всех сил старался не коснуться самой Тресси – ни ее атласно-гладкой кожи, ни длинных, пламенно-рыжих волос.

Забрасывая песком кострище, он бормотал себе под нос: «Вот упрямая чертовка!», и Тресси показалось, что в его голосе звучало сожаление.

Очень скоро она поняла, почему Рид настаивал на двухдневном отдыхе. Идти здесь было нелегко – даже там, где местность казалась относительно ровной.

Однажды она сказала об этом вслух, и Рид от души расхохотался:

– Да ведь мы давно уже поднимаемся в гору! И на скалы не лезем только потому, что ты еще не привыкла к этому занятию.

Боязнь неведомого заставила Тресси перестать относиться к своему спутнику с прежней холодной враждебностью. Если он и не захотел быть ее возлюбленным, то, по крайней мере, остался защитником и покровителем. В конце концов, кроме них, здесь на много миль окрест нет ни единой живой души – во всяком случае, Тресси на это надеялась. Не так уж трудно вообразить, что за каждым валуном затаились кровожадные индейцы.

Когда солнце поднялось совсем высоко, они устроили привал и уселись у груды гигантских валунов, чтобы подкрепиться жестким вяленым мясом. Тресси спросила:

– А ты бывал раньше в этих краях? Тебе здесь как будто все знакомо и привычно.

Как всегда, Рид долго размышлял, прежде чем ответить на ее вопрос. Глядя на дальние, укрытые снегом пики гор, он мысленным взором видел мальчишку, быстрее ветра скачущего по бескрайней прерии: черные волосы развеваются на ветру, худые ноги ловко и крепко обхватили конский круп, гибкое тело точно слилось с могучим скакуном… Индейцы сиу были лучшими наездниками в мире. Никто не мог с ними сравниться. Однажды, не так уж давно, Рид собственными ушами слышал, как один генерал назвал сиу «лучшей легкой кавалерией всех времен и народов». Эх, если бы у него сейчас был конь!..

Он тряхнул головой и внимательно вгляделся в заснеженные силуэты гор, отгоняя давние, непрошеные воспоминания. Те далекие дни, как и многое другое, ушли безвозвратно. Когда-то Рид искренне считал себя индейцем, но это заблуждение давно рассеялось. Как видно, в этом мире для него и вовсе нет места, потому что среди белых людей он тоже не смог ужиться.

Наконец Рид покачал головой, оглянулся посмотреть на пройденный с утра путь и лишь тогда ответил:

– Я когда-то жил в окрестностях форта Ларами, но это было давно. Потом я решил, что уже стал мужчиной и вправе проливать кровь в этой дурацкой, бессмысленной войне. С тех пор, конечно, места эти мало изменились. Все будет иначе, когда людям надоест наконец воевать и они двинутся на запад осваивать новые земли. – Рид помолчал, задумчиво жуя ломтик жесткого мяса. – А впрочем, вряд ли даже тогда кому-нибудь удастся покорить эти горы. Индейцы объявили их священной землей, значит, наверняка есть веская причина сюда не соваться.

– Отчего же мы тогда не пошли к Орегонскому тракту? Дорога была бы не в пример легче.