Клуб, которого не было - Григорий Гольденцвайг

А я стою посередине в ступоре. Как обезьяна из анекдота – разорваться, что ли?

Родители с детьми (господи, сколько же их – и сколько десятилетий кряду они сюда приходят!) в ностальгическом экстазе тянут шеи перед Оззи. Лет через двадцать дети приведут своих детей и будут так же высовываться из толпы, силясь разглядеть старца Терстона Мура. Круг замкнётся самым правильным, человеческим образом.

Ко мне подлетают парень с девушкой метра под два каждый, в одинаковых оранжевых майках.

Можно тебя обнять? – спрашивает девушка.

– Чего? – я не понял.

– Можно тебя обнять? – повторяет парень. Обнимают вдвоем, не дожидаясь, пока до меня дойдет.

Смеются, бегут дальше, подскакивают к парочке передо мной.

– Можно вас обнять?

На оранжевых спинах написано: «Hug patrol». Браслеты на руках обычные, не волонтерские – ребята купили билеты. Им просто нравится обниматься.

– Внимание, вопрос! – Гнусавый голос так увлечен, что не прыснуть в рукав невозможно. – Уважение и любовь японских ценителей искусства к художнику комиксов Тэдзука так велики, что художник удостоился чего-то, что

часто бывает у талантливого писателя или поэта, но чрезвычайно редко у мастера комикса. Что это?

Клуб «Икра» в дневные часы – первостатейная замена дури.

Я прилетел вечером, сразу из аэропорта отправился к Юле Юденич на вечеринку – у Би-Войса новый проект, а с охочим до неглупых танцев клаббером здесь мало кто управляется лучше Би-Войса. Так и пошло – танцевали на полутемном танцполе у Би-Войса все, включая официанток; ближе к ночи вдруг нагрянул старый приятель Алекс с барышнями одна другой симпатичней (Алекс – специалист); потом суп-крем грибной, потому как Олесе с родинкой отказать невозможно: предлагают – надо есть; потом егермайстера с Юлей за судьбы промоутерства – и домой на восходе солнца. Пугающее мероприятие этот ваш восход.

Вернешься ровно через циферблат – а тут на танцполе вместо Би-Войса игры «Что? Где? Когда?». Потные дяденьки в бородах про японские комиксы разгадывают. Шепчут яростно друг другу под нос, чтобы соседи не услышали. Их – столов сорок. Бармен не успевает кофе наливать. Длинноволосый ведущий – Христос в постановке мариупольской театральной студии. Гугняв и вдохновенен.

– Время вышло. Какая команда отвечает?

– Это что??? – Сид приехал на саундчек, ему играть через два часа. Впечатлился не на шутку.

– «Что? Где? Когда?».

Я же не помню, что у меня на сегодня в расписании. Мне на два месяца вперед надо помнить, пока даты в переговорах. А на завтра – ни к чему.

– Вещь! – Сид раньше такого не видел. Я тоже.

Чемпионат по футболу – -спасательный круг. Бармены уверены, что пива выпьют больше, менеджеры – что столы зарезервируют все. И это летом, в хронически глухое время. Невзирая на то, что три несчастных плазменных экрана сбоят со дня открытия, а на проекционном экране футбол от танцев на льду сложно отличить.

Раз футбол – значит, гости будут. Ох уж эти мифические госссьти.

Вписал расписание матчей в клубное расписание.

С финалом – ерунда получается. Мы на этот день Амона Тобина поймали. Матерый человечище с Ninja Tune впервые в стране. А у страны, пожалте, футбол.

Придется Тобину начинать в восемь. Финал в полдесятого. На мой скромный взгляд – позор.

Назвали: «Амон Тобин представляет чемпионат мира по футболу». Втайне надеялись, что в финале будут Бразилия с Англией или хотя бы кто-то один из них. Тобин – бразилец с английским паспортом. Живет в Канаде, правда.

– И имя, и фамилия – на первый слог, – объясняет устало в гримерке: Амон Тобин!

Его здесь нет. Ушлый агент спланировал Тобину в Европе пять выступлений подряд. Наше четвертое. Спал он в последний раз четыре дня назад в самолете из Монреаля в Европу. Кепка, борода и остекленевший взгляд между ними – Тобина хочется немедленно отвезти в гостиницу и уложить спать, по крайней мере до пятичасового утреннего рейса на Милан. А население пусть футбол смотрит.

Сколько промоутеров уверены, что заполучить большого артиста – вопрос денег. Святая наивность! Олеся расторопно приносит кофейник с убийственной силы коричневой жижей. Тобин заливает в себя полкофейника. Цветом лица – сливается с лиловыми обоями в гримерке.

Получить артиста – полдела. Получить артиста живым – проект посложнее. Артист, вопреки распространенному заблуждению, не выезжает из дома, как только позовут и предложат подходящие деньги. Куда как чаще он сидит в домашней студии днями напролет, тратит месяц-другой-четвертый-год на полировку материала, который, возможно, никому и не понадобится впоследствии – но не прерывать же из-за этого беременность. Общается с музой. Меняет музу. Меняет дом, город, страну – и тогда месяцы уходят на переезды, распаковку книжных коллекций, выбор соседнего кафе, где за завтраком в голову приходят стоящие идеи.

Артистов, обожающих самолет-автобус-поезд, не подверженных укачиванию, любящих проводить по полдня в дороге, стоять в пробках, искать потерянный багаж, спать по четыре часа в день, – не так уж и много. Наш друг Гудзь здесь скорее исключение. А с Тобином все банальнее. Обычные заработки – и навестить в конце пути маму. Мама под Миланом живет.

Все рейсы Тобину английский агент выбрал на раннее утро. Быстро и эффективно – выбрал пять лучших предложений из Старого света, лежавших на столе полгода. Прижал их друг к другу, утрамбовав в пять дней и десяток рейсов. Окучить старушку Европу и домой. Еще полгода как минимум Тобин в Европу не вернется. Примелькаться – последнее дело.

Это все я прекрасно понимаю. Только через пятнадцать минут мне будить усталого донельзя щуплого человечка, сложившегося вдвое на крохотном диване в гримерке. Сто лет назад я благодаря его залетной пластинке узнал словосочетание «Ninja Tune» и перестал игнорировать музыку с магазинной полки «Электроника» (точнее названия для этой музыки в середине девяностых не было). Ради него я был готов отменить футбол. Но будить рука не поднимается.

Выручает Олеся: когда нам поставят групповой памятник за достижения в клубной культуре, она будет впереди – как Свобода, ведущая народ. С кофейником и эротичным «Пли-из». «Плиз», «сэнк ю», «хеллоу» и «гудбай» – это все, что она знает по-английски. Ни с одним иностранным едоком заботливее и обстоятельнее нее никто не общается. Родинка на верхней губе подпрыгивает вместе с улыбкой, чернющие глаза подмигивают, рука в бок: Олеся Поварешкина – звезда вверенной мне организации. Спешит на помощь со второй смертельной дозой кофе. Исчезает в гримерке – Амон Тобин появляется из-за двери через минуту, собранный, решительный, сна – ни тени и следа. Сбегает по лестнице вниз, среди мужчин в белом и окровавленных мясных туш ищет сцену. Не уследил, извини, внизу кухня. Сцена наверху.

Семьсот человек в зале выдохнули разом, разглядев над пультом и вертушками знакомую кепку. Главное – руки, увидит их только тот, кто раскошелился на билет в ВИП

или прорвался правдами и неправдами в первый ряд. В зале – не протолкнуться.

На первой басовой линии, утробной, глубокой, прошитой зловещим неровным битом, зал, не сговариваясь, начинает вопить. Я вижу согбенную фигуру виджея Дениса (работает бесплатно, лишь бы Тобин позволил участвовать, – позволил). Вижу Олесю, из соображений долга застывшую с кофейником у сцены (не понадобится, но знаю, она чувствует себя ответственной за все). Вижу компанию мужчин в ладно скроенных пиджаках, застывших на суперВИПе с бокалами в руках (стремительные, как у хиропрактика, руки Тобина – инструмент гипноза).

Двадцать ноль-ноль – двадцать один тридцать. Вес принят. Тобин, снова сгорбившийся и зевающий, спускается по лестнице в гримерку с тяжеленной сумкой. Секунда в секунду, как по многостраничному контракту, – и ровно перед началом футбола. Во всю ширину сцены опускается экран. Здравствуйте, уважаемые телезрители.

Играют Франция с Италией. Артист в гримерке вытирает пот со лба.

– Будешь смотреть?

Бразилец смотрит на меня, будто ему предложили ознакомиться с программой «Фабрика звезд». Олеся с кофейником понимающе отправляется восвояси.

Спать! Двенадцатый этаж гостиницы «Украина». Вид на университет. Вид замечаю я, затаскивая в номер железный кейс с пультом. Тобин обнаруживает кровать и падает, не дожидаясь, пока я выйду из номера.

Ужинаю в «Думе» за полночь: ложиться на пару часов перед утренним рейсом – никакого смысла. Появляется Наташа. Хозяйка. С лыжами. На дворе июль.

– Я от мамы из Белоруссии привезла – давно собиралась, все никак. Забросим на входе в клуб на антресоли. На антресолях же должны быть лыжи!

Наташа – герой и энтузиаст. И все-то у нее легко. Если я через год по-прежнему так же вдохновенно буду бегать в ночи с лыжами, скелетами, пластиковыми буддами – чего там еще у нас недостает, – миссия будет выполнена.