Клуб, которого не было - Григорий Гольденцвайг

За Неделю мы пережили Мару, «Кровосток» и «Аквариум». Политики в таком сочетании нет никакой. Соотечественники-зрители к соотечественникам-артистам питают любовь особенную. А последних – не то чтобы много. Формат не отполируешь.

Я препираюсь.

Препираюсь с девятнадцатилетним Лехой, сыном Игоря, он восхищенно чешет в затылке, пока решительная брюнетка Мара (сапоги и декольте) обвивает микрофонную стойку. Не прекрасно, Леха, волнуется девушка – в третий раз ее вижу живьем и в третий раз волнуется; и аранжировки – ну зря, по-моему, так уж совсем в лоб; и посмотри на рубаху клавишника, что это за народное узорочье? Нет у меня никакой паранойи, Леха, и не испортила меня служба в модном журнале – модный журнал никогда не признается, что в курсе существования певицы Мары. Там нектаром да амброзией и питаются, и какают – какое уж тут «чё на чём».

Хрупкая девочка-артист с глазищами в пол-лица попросила родителей посадить на балкон и коньяка чуточку, голос согреть. Строгий директор – гроза местных рок-идолов журналист Капа Деловая – деликатно поинтересовалась, сколько гостей можно внести в список. С ними приятно работать.

Интересно, я поэтому стою с Лехой на ВИП-балконе четвертую песню и притопываю ногой? Или мне показалось, что Мара перестала волноваться? Может, она из-за родителей? А может быть, других аранжировок ко всей этой первой любви и не требовалось? Все равно не понимаю. Пожалуй, еще пару песен меня в офисе подождут. Присмотрюсь.

Препираюсь с Олейниковым, который боготворит «Аквариум» – никогда-де он приятнее атмосферы не видал. Пока седовласый художник по свету Марк висит на ферме и переделывает, ради одного клубного концерта, весь свет, который бригада установщиков инсталлировала сутки, – мы с директором Максимом Ландэ делим деньги. Ландэ – ода вальяжности. Ландэ – из Одессы, дизайнерский пиджак – из Парижа, счет за билеты – с Октябрьской железной дороги. Две тысячи за этот билет и три тысячи за этот. Вместе получается восемь.

– Не надо пытаться понять мою экономику, – недовольно воздымает очи горе Макс. – Мы договорились – оплата билетов. Ксерокопии для твоей бухгалтерии я собирать не буду.

Моей бухгалтерии ксерокопии десять лет не нужны. Это я так, за честь серебряных ложек препираюсь. Три тысячи стоит один несчастный билет в ВИП.

– Бухгалтерия, Макс, – повторяю со всей нежностью, – эти деньги повесит на меня. Мне это не по зарплате.

Как хорошо иметь опыт съемной квартиры. Кто честной бедности своей стыдится и все прочее.

– А давайте полторы на вас, полторы на нас, – подключается к быту тур-менеджер Сережа.

Кручу, верчу, обмануть хочу. Умрем, но из крепости не уйдем.

– Что вы человека мучаете? – тихо смеется у меня за спиной БГ.

Он закончил интервью, и ему нужен подсвечник в гримерке. В руках крохотная свечка. Олейников млеет. Хватаю в баре подсвечник. Присмотрюсь.

Продолжаю спорить с Игорем – он подписал контракт с группой «Кровосток». Выпуск альбома, презентация альбома и десять эксклюзивных концертов. В течение года кровавый текстилыцики-рэп, умная интеллигентская гримаса, писк сезона не то прошлого, не то нынешнего – будет жить в Москве только в этих стенах. Я упирался, как мог: дивный рык патриарха РПЦ «Вспоминаем и молимся» – продукт скоропортящийся. Что-то будет с продуктом через год. Однако ж получите: Игорь пригласил Антишанти, придумали видеоарт-шоу, и красная лыжная шапка Антона Черняка на фоне антишантиевских разбомбленных фабрик собирает: сегодня – шестьсот человек и завтра – пятьсот. И обложки журналов, и четыре телекамеры, и очередь к нашей двери аж от грузинской закусочной: население поддерживает эстетское святотатство.

Натуральное хозяйство – Игорь взял и раскрутил артиста под себя. Наверно, он был прав. Интересно, когда он спит, – если я вижу его шестнадцать часов в сутки, а у него еще на продюсирование время остается?

С другой стороны, чем больше отечественных артистов – тем крепче сон.

Сборы наши растут. В моем рабочем дисководе в офисе поселилась пластинка ансамбля «Хуй забей».

Что-то скажет Юля Юденич.

«Хуй забей» играет в пятницу, как раз перед ее вечеринкой.

Первый альбом мне подсунул на первом курсе иняза Эд, коллега с французского отделения. На лекции по языкознанию, под партой, многозначительно приложив палец к губам, – как настоящую «запрещенку». Я не проникся: подумаешь, в 1994 году страна изъяснялась исключительно матом, с чего бы на нем еще и не петь. Положил кассету на полку, к пыльному складу «Гражданской обороны», и благополучно забыл.

Во второй раз напомнил мне о ХЗ Найк Владимирович Борзов, бывший барабанщик непристойного ансамбля. Анамнез бесчисленных пресс-релизов, которые я пописывал для друга и где неизменно присутствовал ХЗ, вдруг материализовался на сцене концертного зала «Минск»: между армией строгих билетерш сидели мамы с детьми и слушали песню про маленькую лошадку. Республиканская филармония, все чин чином. Вежливо вызвали на бис. Найк Владимирович, в прекрасном расположении духа, вылетел на сцену и исполнил соло хуйзабеевскую «Закатился в *опу *уй». На рефрене «Ни пописать, ни посрать – ну и ну» мамы начали выводить детей из зала, воцерковленный директор Борзова стал креститься в кулисе, администратор концертного зала «Минск» замахал артисту из кулисы противоположной – а Найк Владимирович пел и пел, величаво, полузакрыв глаза, как Людмила Зыкина про «течет река Волга». И ХЗ материализовался на мгновение, чтобы остаться через час воспоминанием на вылизанном, с иголочки, пустынном вокзале странной столицы.

В третий раз – мне оставил на редакционном автоответчике сообщение как всегда загадочный пиар-деятель Саша Кушнир: «Есть дело, перезвони». Я собрал в кулак силу воли и перезвонил, готовясь к диалогу про очередную певицу Тютькину, ан нет: Кушнир сообщил, что толкает сейчас первый за бог весть какой срок публичный концерт ХЗ – я с радостью оттарабанил дежурную тысячу знаков про студию в Видном, где зашифрованная под псевдонимом – секрет полишинеля Марина Хлебникова с удовольствием выпевает скабрезности. Редактор по прочтении сделал такой кислый вид, будто ему подсунули текст про конкурс «Наш двор, наш подъезд»: решительно не утонченный артист, и даже не завалящий питерский дебошир. Подмосковье какое-то. А может, просто текст получился дрянной.

Как бы там ни было, Карабас в шелковой рубашке и очках с тонкой оправой, ни дать ни взять школьный учитель на танцах, да Бегемот при галстуке-бабочке мистическим образом материализовались в моей программе – и Найк Борзов, прячась в свежеотпущенную бороду (ему идет), только что хлопнул меня по плечу на лестнице (люстра над лестницей опять не крутится).

– Сколько билетов продано? Ничего, если мы весь ВИП-балкон для своих попросим приберечь? Сколько билетов там можно выкупить? – Карабас следует за мной со сцены, через кухню, в офис и назад: студийные затворники интересуются деталями, которых артист обычно чурается.

Меня это трогает: ХЗ – настоящее ХЗАО. Бизнес-подход. Расставили по залу камеры – собираются концерт записывать. Два часа. Называться будет «Войне – П-ц». Праздничный концерт ко Дню Победы: «Боевая радистка Анюта, две косички и два сапога».

Начало в 21.40 или, интересуется Карабас, в 21.45?

Главное, чтобы вон тот мальчик с золотым зубом, весом под тонну, успел покинуть помещение до Юлиной вечеринки. И его девочка в кофточке тигровой расцветки – тоже. Любители «Текилыджаззз» на их фоне – участники миланской недели моды.

На третьем круге через кухню (меня ждут в офисе, а Карабас допытывается, чем выделенные ему ВИП-места п-1 и п-2 хуже ВИП-мест ц-15 и ц-16, – я сам зануда, но это уже какая-то на измор дискуссия) меня осеняет. Блины с клубникой! Беспроигрышны по исполнению – и лучший способ нейтрализации артиста. Карабас и Бегемот, конечно же, хотят блинов.

– Вот и Джей-Джей Йохансону, помнится, понравились эти блины, – радостно бормочу я, открывая дверь в гримерку. Дверь ударяется о чей-то высокий сапог. – Простите, пожалуйста.

– Какому Йохансону? – спрашивает хозяйка сапога. В гримерке скучает Марина Хлебникова.

Кого не встретишь у себя дома.

Заказываю Олесе еще одну порцию блинов. Для народной артистки.

– Я – Сергей, – аккуратно подстриженный парень в поло находит меня в зоне прилета.

Во Внуково – антальей по анталье – бюджетные путешественники демонстрируют встречающим незрелый недельный загар. Им несть числа. Верити, выпускница оксфордского филфака, основательница самого неженственного в галактике английского герлз-бенда Electrelane, велела нам с Сергеем найтись под табло прилета. Мы нашлись. Сергей – бойфренд, я – промоутер. Выяснили, что Сергей работает барменом в моем любимом баре Erottaja в Хельсинки – как тесен мир. Рейс сел полтора часа назад. Где