Седьмой Совершенный - Самид Агаев

— Подожди-ка, ты никак умничать начал, а? — вдруг разозлился богослов. — Давно ли ты слушал меня открыв рот, деревенщина, чурбан неотесанный. Простолюдин вроде тебя может получить облегчение в жизни только одним способом, не буду говорить каким. Все остальные способы только отягощают его жизненную ношу. Вот ты жалуешься на жизнь: налоги, тяжелая работа, обиды от власти. Наверное, ты думаешь, что пришел в этот мир радоваться жизни, жить счастливо! Простак, ты родился, чтобы тяжелым трудом зарабатывать на пропитание, страдать от несчастий, которые время от времени сваливаются на твою голову. Скажи, что хорошего есть в твоей жизни?

— Моя семья, — ответил Имран.

— Твоя семья, — желчно повторил богослов, — а что хорошего в том, что у тебя семья? От восхода до заката ты возделываешь свое поле, чтобы накормить свою семью. Будь ты один, разве понадобилось бы тебе столько работать? А твои дети, что кроме страданий тебе приносят они сейчас? Ты все время думаешь о них.

— А у тебя что, нет семьи? — спросил Имран, задетый за живое.

— Моя семья — это наука, — ответил богослов, — впрочем, мы отвлеклись. Возможно, ты и прав, люди могут помнить о своих обманутых надеждах и о событиях, с этим обманом связанных, но чувствовать их они не могут долго, а вот непосильное налоговое бремя они ощущают ежедневно. Аббасиды, придя к власти, вдвое увеличили харадж, пользуясь несоответствием мусульманского лунного и земледельческого солнечного годов, при одном урожае умудрялись брать налог два раза в год. Число несправедливостей по отношению к народу только умножилось. Всякая власть сама рубит сук, на котором сидит. Никто еще не извлек опыта из ошибок своего предшественника. А что остается людям? Только надежда, что новый мессия все-таки окажется справедливым. А люди повторяют одни и те же ошибки. Стремящиеся к власти обещают справедливость, а люди верят и на своих плечах несут их к власти, а потом удивляются: надо же, опять обманули — и начинают прислушиваться к новому авантюристу. А ты говоришь, нет надежды! Видел, сколько народу на собрании слушало, развесив уши, этого мошенника?

— Видел, — согласился Имран.

— То-то же, а теперь не мешай мне, я буду спать.

После этих слов ходжа Кахмас вытянулся на циновке, пробормотав напоследок: «Много понимать стал», замолчал и вскоре заснул.

Абу-л-Хасан, новый глава дивана тайной службы, выслушал доклад катиба, не отпуская его, просмотрел все документы, подписал счета и бумаги, отдал необходимые распоряжения и сказал секретарю:

— Объяви, что приема сегодня не будет.

— Повинуюсь, господин.

Катиб поклонился и вышел в приемную.

— Приема сегодня не будет. Господин Абу-л-Хасан вызван к вазиру. Прошу освободить помещение.

Негромко переговариваясь и выражая недовольство, люди стали расходиться. Катиб прошел за свой стол и принялся что-то записывать в журнал приема. Подняв голову, он увидел, что один из посетителей, мужчина плотного телосложения, остался и смотрит на него.

— Что? — сказал катиб. — Особое приглашение нужно?

— Скажи раису, что Ахмад Башир из Саджильмасы просит аудиенции.

— Я же ясно сказал, что приема не будет, — перебирая бумаги, раздраженно сказал катиб. — Что за люди, двадцать раз повторять надо.

Мужчина поднялся и подошел к столу.

— Нет, любезный, ты все-таки пойди и передай мою просьбу.

Катиб поднял голову и встретился взглядом с посетителем.

Что-то было во взгляде посетителя, отчего катиб, вопреки своей воле, поднялся и вновь постучал в дверь к главе дивана тайной службы.

— Там какой-то Ахмад Башир в приемной, из города… забыл какого города, просит, чтобы вы его приняли.

Абу-л-Хасан на секунду задумался, затем произнес: «Пусть войдет, я его жду».

Катиб вышел в приемную и сказал:

— Эй ты, как там тебя, можешь войти, подожди, я зарегистрирую тебя…. Ахмад Башир, как ты сказал город называется?

— Какой город? — спросил Ахмад Башир.

— Какой город, — кривляясь, передразнил секретарь, — город, откуда ты приехал.

— А-а, город называется Сучье Вымя.

— Как, как? — удивленно переспросил секретарь.

Но посетитель, толкнув дверь, уже вошел к раису. Абу-л-Хасан, завидев Ахмад Башира, поднялся и, обойдя стол, заключил его в свои объятья.

— Дорогой друг, как я рад вас видеть. Давно ли приехали? Да вы похудели, но вам это к лицу, помолодели.

Ахмад Башир действительно похудел, но выглядел не лучшим образом, вопреки утверждению Абу-л-Хасана. Чтобы добраться до Багдада, ему пришлось наняться в погонщики верблюдов; кроме того, в караване он выполнял много другой тяжелой работы, и это не лучшим образом отразилось на его внешности он почернел лицом и приобрел печаль во взоре.

— Я приехал вчера.

— А где остановились?

— Ночевал на постоялом дворе, сегодня сразу к вам.

— Прошу вас, садитесь, — предложил Абу-л-Хасан.

Ахмад Башир сел.

— Я как раз собирался отправить вам письмо, — Абу-л-Хасан поднял со стола пакет и издалека показал его бывшему начальнику полиции. Ахмад Башир, протянул было руку, но Абу-л-Хасан бросил пакет на стол со словами:

— А раз уж вы здесь, то мы объяснимся словами.

На самом деле Абу-л-Хасан только собирался написать в Сиджильмасу.

— Конечно, — сказал Ахмад Башир, — вы извините меня. Обстоятельства сложились таким образом, что я вынужден был приехать без приглашения.

— Да? Что же случилось? — с любопытством спросил Абу-л-Хасан.

— Меня сняли с должности, выгнали из дома, за мной началась охота.

— Что вы говорите! — воскликнул Абу-л-Хасан.

— Да, раис, — с горечью продолжал Ахмад Башир, — если бы вы знали, какие унижения мне пришлось вынести. Меня преследовали, убили мою рабыню, только чудо спасло меня от смерти. Говоря откровенно, раис, я попал меж двух огней. Удивляюсь, как местные власти осмеливаются наказывать человека, выполнившего свой долг перед халифом правоверных.

Понизив голос, Абу-л-Хасан сказал:

— Между нами говоря, дорогой друг, близость Кордовы всему виной, есть достоверные сведения, что наместник Кайруана заручился поддежкой потомков Омейя. Это вскружило ему голову, поэтому он начинает дерзить. Вы знаете, что он перестал чеканить имя халифа на монетах? Но это так просто не сойдет ему с рук. Эмир правоверных найдет способ прижать хвост Аглабидам. К сожалению, со временем окраины перестают подчиняться — это бич больших империй.

— Возможно, — сказал Ахмад Башир, — но мне от этого не легче, я потерял все. Они убили Анаис. Я любил ее. Мне очень тяжело.

Абул-л-Хасан подошел к Ахмад Баширу и сказал, положив ему на плечо руку:

— Дорогой друг. Вряд ли вас это утешит, как это ни цинично звучит, но для того, чтобы забыть человека и перестать страдать от любви к нему, нужно три месяца. Вот увидите, пройдет время, и вы успокоитесь. В любом случае я разделяю ваше горе. Вы очень достойный человек, а всякая добродетель должна вознаграждаться. Если вы думаете, что я забыл о том, как самоотверженно вы мне помогали, то вы ошибаетесь, я не забыл. Также я не забыл о своем обещании, утешьтесь, ибо должность начальника мауны принадлежит вам по праву. Я убедил везира в том, что лучше вашей кандидатуры на этот пост не найти.

Ахмад Башир поднялся.

— Не знаю, смогу ли я отблагодарить вас, — растроганно сказал он.

— Пустяки, — улыбнулся Абу-л-Хасан, — будем считать, что мы квиты. Ваша помощь в выполнении задания помогла мне занять мою нынешнюю должность. А теперь вы должны простить меня, я уже опаздываю к вазиру, заодно я оговорю с ним все детали вашего вступления в должность. Приходите ко мне завтра.

Ахмад Башир стал кланяться, прощаясь.

— Да, кстати, — вспомнил Абу-л-Хасан, — чуть не забыл, у нас принято делать подарки лицам, от которых зависит ваше назначение. Ну, если начистоту, то вазира надо отблагодарить, принесите завтра деньги.

— Сколько? — деревянным голосом спросил Ахмад Башир.

— Два миллиона дирхемов. Поверьте, это очень незначительная сумма для такой должности. Вы вернете ее через несколько месяцев.

— У меня нет денег, — глухо сказал Ахмад Башир, — последний дирхем я отдал вашему секретарю, чтобы он разрешил мне занять очередь на прием.

— М-да, — сокрушенно сказал Абу-л-Хасан, — мздоимство — неотъемлемая часть нашего делопроизводства. Знаете, вазир просил три миллиона, но я объяснил, что вы имеете заслуги перед халифатом, и он снизил цену. Клянусь, в этой сумме нет моей доли, все до даника я передам ему. Извините за нескромность, но вы много лет были начальником полиции, неужели вы не собрали ничего?

— Меня обокрали, все, что у меня было, я хранил дома в тайнике; вероятно, жена унесла с собой, когда я выгнал ее из дома. Мне и в голову не могло прийти, что она посмеет сделать это. У меня ничего не осталось.