Роман с автоматом - Дмитрий Петровский

Когда я вернулся в комнату, там уже играла другая музыка – громкая и ритмичная. Маленькая девушка, та самая, с высоким голосом и акцентом, бегала по комнате.

– Пойдем танцевать! – крикнула она мне, дергая за руку. Я повертел головой. Сзади подошла Она, потрогала за плечо.

– Пойдем, потанцуем с тобой! – сказала Она, кладя руку мне на плечо.

– Нет, я не могу!

– Мы попробуем!

Она выволокла меня на середину комнаты, начала как-то странно двигать мной – моими руками и моей талией. Я наступил ей на ногу, она засмеялась и посадила меня обратно на диван. Мне опять стало неловко, а она убежала, оставив меня одного.

Я сидел опять на диване, кто-то опять налил мне вина, я слышал издали ее разговор, кажется, про какую-то выставку. Еще одна девушка подсела ко мне и тоже спросила, как я тут оказался и чем занимаюсь. У меня не было на этот раз желания врать – и она, услышав, что я официант, ничего кроме этого не делаю и делать не хочу, быстро потеряла ко мне интерес и пошла болтать с кем-то другим.

– Не люблю Шагала, – слышался мужской фальцет, – хотя все его любят.

– Не любить Шагала – все равно что не любить «Маленького принца».

Здесь все те же, думал я, вставая с дивана, те же, что в моем ресторане. Она стояла в коридоре и с кем-то говорила, кажется, по-французски. Я сказал ей «пока!» и направился к двери.

– Подожди! – крикнула она. – Ты что, уже уходишь?

– Да, ухожу, – ответил я, берясь за ручку.

Она отошла от своего собеседника и подошла ко мне вплотную.

– Тебе не понравилось? – спросила она.

– Понравилось. Просто надо домой.

– Тебе неудобно тут?

– Нет, все нормально.

Она молчала, но не отходила от меня. Потом вдруг протянула руку к висящим, наброшенным горой друг на друга тряпкам, вешалке, и сдернула оттуда что-то мягкое, негромко и плотно шуршащее.

– Я знаю, – сказала она. – Игра. Есть такая школьная игра. Ты останешься еще минут на десять?

– Да, – ответил я.

– Сними очки!

– Зачем?

– Сними, сними! Никто не увидит, сейчас все узнаешь.

Я снял очки. Она быстро скользнула пальцами вокруг моей головы, и я почувствовал что-то, очень отдаленно знакомое и все же непонятное. Мне показалось, что в коридоре воздух на секунду стал прозрачнее, а стены раздвинулись. Только на секунду, потом я понял: мне показалось, привиделось нечто, что когда-то уже было. На моих глазах теперь была повязка – кажется, шарф, мягкая, плотная ткань, смутно пахнущая парфюмом. Она затягивала узел на затылке.

– Вот так. Теперь ты точно ничего не видишь. И другие не видят. Теперь игра.

Она встала спиной к стенке.

– Игра. Пока я стою у стенки, ты меня не трогаешь. Мне надо перебежать к другой стенке, а тебе – меня поймать, не дать это сделать.

– Но я ведь тебя сразу поймаю! – сказал я, удивляясь ее наивности.

– Ну давай попробуем!

Она ходила вдоль стены, и у нее действительно не получалось перебежать – как только она делала шаг вперед, воздух обтекал ее, хлестал в зазор между ее спиной и стенкой – я чувствовал эту волну и дотрагивался до ее плеча, давая понять, что она поймана. Но она не унывала.

– Нам просто нужен кто-то еще! Лаура!!! – позвала она в другой конец коридора. – Лаура, у нас ностальгия по детству! Иди к нам играть!

– Сумасшедшие! – отозвалась Лаура и исчезла в комнате.

– Мартин! Мартин, иди к нам! – звала она.

Мартин, фальцетный отрицатель Шагала, смеялся и не шел.

– Подожди здесь! – крикнула она в запале. – Я сейчас приду!

Я остался у стенки, а она через минуту пришла с маленькой, вечно смеющейся девушкой, той самой, что говорила с акцентом и звала всех танцевать.

– Kindergarten! – повторяла она, захлебываясь от смеха. – Was flier ein Kindergarten![18]

– Kristen, in der schoenen neudeutschen Sprache heisst es jetzt «Kita»![19] – наставительно говорила Она, и игра началась снова.

Кристен была быстрой, а коридор, хоть и широким, все же недостаточно – она перепрыгивала от стенки к стенке в один прыжок, и я с трудом успевал поймать ее. В это время Она тоже отрывалась от стенки, я тянул другую руку – Кристен смеялась и возвращалась к стенке.

У нас появились зрители. Они сначала только смеялись, но потом к нам присоединилась пахнущая погребом девушка и ее собеседник, служивший в армии, и даже Мартин. В коридоре стало тесно – мы перешли в комнату, убрали там стол, и игра началась с новой силой. В какой-то момент я отдал свою повязку кому-то другому и тоже начал бегать от стенки к стенке.

Бегавшие с нами смеялись тихо и смущенно, будто стесняясь участия в детской игре. И только она и еще маленькая Кристен хохотали громко и искренне. Меня не поймали ни разу. Игра заглохла так же внезапно, как началась, – стенки опустели, стол снова был поставлен в середину, появился торт, который съели практически сразу.

Мартин заговорил со мной, я подробно рассказал ему про «Невидимку» и ее посетителей. Оказалось, что он слышал о нашем заведении, но думал, что это какое-то мифическое место.

– Значит, такие игры вслепую тебе не новость! – смеялся он. – Видимо, скучаешь по своей работе… Даже темные очки не снимаешь…

– У меня аллергия на сигаретный дым, – сказал я заготовленную фразу.

– А-а-а, понимаю, извини! – сказал Мартин и отвел руку с сигаретой куда-то за мою спину.

Вдруг появилась именинница и озабоченным и извиняющимся тоном сказала, что уже очень поздно, и соседи, наверное, будут не в восторге от шума.

– Пойдемте куда-нибудь! – крикнула Кристен. – Я слышала, на «корабле» сегодня вечеринка!

После короткого обсуждения решили идти, и все двинулись в коридор. Я был готов идти куда угодно. У выхода в коридор я остановился, пропуская всех вперед. Кристен покатилась, что-то тараторя со своим смешным акцентом, вперед, затем вышел Мартин, какой-то высокий парень в рубашке с коротким рукавом, пахнувший смесью дезодоранта и пота. Прошел парень, служивший в армии, девушка из погреба – Ее не было. Я замер. Мне вспомнилась та дверь, кровать, ритмичные движения… Все ли здесь? Но я не помнил всех на этой вечеринке, не мог каждого различить. Что-то взвилось внутри меня, зашуршало мягкой спиралью. Я быстро выбежал в коридор и толкнулся в правую дверь. Она была там. Одна.

– Хорошо, что ты тогда не ушел! – сказала она весело, хотя в ее голосе слышалась усталость. Она шуршала одеялами, видимо, укладывая их на диване. – Это, собственно, моя комната. Кто-то сбил все одеяла. Ты как, идешь на «корабль»?

– Да! – ответил я. – Иду. А ты?

– А я не иду. Не люблю громкую музыку.

В коридоре толкались люди. Мне хотелось сказать, что я тоже не люблю громкую музыку, что я лучше останусь.

– Тогда пока! – сказал я вместо этого. – Позвони мне!

– Хорошо, позвоню! – ответила она, и я закрыл дверь.

Я спускался по лестнице позади гомонящей толпы. Мне уже совершенно не хотелось идти ни на какой «корабль» – я только ругал себя за свою трусость, за то, что не остался в той комнате, с ней. Свежий вечерний воздух приходил снизу, я спускался, а внизу топот ног замедлялся и останавливался. Я вышел на улицу, постоял в некотором отдалении от всех, и когда они зашагали в каком-то направлении, я тихонько, надеясь, что не заметят, направился в противоположном.

– Эй, ты куда? – окликнули меня.

– Домой! – ответил я и зашагал дальше.

Со мной прощались, громко желали благополучно добраться до дома, я удалялся. Шаги и голоса гасли, ветер размазывал их по стенам, по асфальту, заворачивал в свои шуршащие ткани и уносил. А я отходил от ее дома, и каждый мой шаг будто подви-сал, не встречая ответной упругости земли. Большая машина прогудела мимо – тяжкое марево, бензиновые вспышки, ворочающиеся в хлюпающем масле сочленения, глухой грохот и уханье. Я встал, и ароматы ночи, остывающего камня, масла и бензина, и холод в собственной спине, продергивающий позвоночник снизу вверх цыганской иглой, и жаркие шевеления, трение тела о тело там, у нее, сколько-то шагов назад и сколько-то вверх – все обступило меня сразу, плотно, внезапно и непроглядно.

Что-то скользко свивалось внутри, и ноги не шли дальше – впереди была тягучая, гудящая пропасть.

Что я скажу… что заблудился, не найду дорогу. Чушь. Я достаточно уже был беспомощным в этот день. Я стучал моими ботинками все медленнее, вокруг меня по-прежнему немного колыхалась вечерняя прохлада. Стены домов догорали, трудно отдавая собранное боками дневное солнце. Я подошел и потрогал одну – она была теплая почти как человек, она дышала часто-часто, так что уже нельзя было различить отдельные вдохи и выдохи. Асфальт тоже дышал своими крупными, бугристыми порами. Скажу, что забыл. Пропасть гудела. Вспыхивала неярко, жадно сосала воздух бетонной дырой. Не ходи туда – там опасно! Упадешь…

Забыл, именно, забыл… Забыл зонтик. Предчувствие. Предчувствие ямы – упадешь, и моментально выключится все, как тогда… Сынок, с тобой скоро произойдет что-то важное, мир вокруг станет другим, совсем другим… Вернусь, скажу, что забыл на кухне… Ведь бывает. Страх небытия – со всяким бывает. Дыра проглотит, хрустнет железными зубами, перекусит тонкие трубы – и тепло перестанет идти. И вся эта ночь, и другие – холодные, душные, сырые, бессонные горькие и бессонные сладкие ночи, и улицы, и движения, воронки и взрывы, орехи и бетонная пыль – все будет напрасно, потому что не вернулся…