Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сто ног замесило кровавую грязь,
И вторило эхо немолчному вою,
Над мертвым отгулами камня глумясь.
И встала царевна с горячих ступеней
И тонкую руку простерла вперед:
«Свершилось, свершилось — священных оленей,
Крылатых оленей я слышу полет.
Отец мой, отец мой, к тебе, семиглавый,
В небесные, черные степи твои,
Иду приобщиться немеркнувшей славой,
Двенадцатизвездной твоей чешуи».
21 февраля 1921
89
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы <...> тетради,
Гербарии, как будто Бога ради,
И черный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прохладной колоннаде,
И сторожа немые — не укради,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой, <...> пепелище,
Когда луна совьет свое жилище
И белых статуй страшен белый взгляд,
И слышно только с площади соседней —
Из медных урн изогнутых наяд
Бегут воды лепечущие бредни.
90. Вечер
За тридцать лет я плугом ветерана
Провел ряды неисчислимых гряд,
Но старых ран рубцы еще горят
И умирать еще как будто рано.
Вот почему в полях Медиолана
Люблю грозы воинственный раскат:
В тревоге облаков я слушать рад
Далекий гул небесного тарана.
Темнеет день, слышнее кровь и грай,
Со всех сторон шумит дремучий край,
Где залегли зловещие драконы.
В провалы туч, в зияющий излом
За медленными зовами углом
<...> легионы
91. Пантум
Какая смертная тоска
Нам приходить и ждать напрасно.
А если я попал в Чека?
Вы знаете, что я не красный!
Нам приходить и ждать напрасно
Пожалуй силы больше нет.
Вы знаете, что я не красный,
Но и не белый, — я — поэт.
Пожалуй силы больше нет
Читать стихи, писать доклады,
Но и не белый, — я — поэт,
Мы все политике не рады.
Писать стихи, читать доклады,
Рассматривать частицу «как»,
Путь к славе медленный, но верный:
Моя трибуна — Зодиак!
Высоко над земною скверной
Путь к славе медленный, но верный,
Но жизнь людская так легка,
Высоко над земною скверной
Такая смертная тоска.
Приписываемые Гумилеву стихотворения
92
Три лестницы, ведущие на небо,
Я видел. И восходят по одной
Из них взалкавшие вина и хлеба.
Она висит над страшной глубиной,
Из мрамора, но точно кружевная,
Озарена пылающей луной.
Вокруг нее каскады, ниспадая,
Кипят, доколь их может видеть взгляд,
И пестрых птиц над ними кружит стая.
И так сверкает этот водопад,
Как будто царь неизмеримо щедрый
Алмазов белых сыпет бездне клад.
А наверху, где пинии и кедры,
Там розы алым соком налиты
Так, что черны их бархатные недра.
По ней идут спокойные четы
С приятной важностью, неторопливо
В сознаньи необорной правоты.
И всё — Господня вызревшая нива,
Все гости, приглашенные на пир
Хозяином, что ждет нетерпеливо.
И каждый гость калиф или эмир,
Великий визирь иль купец почтенный,
Хотя бы в мире беден был и сир.
Зеленые чалмы хаджей священны,
Бурнусы белы, словно лилий цвет,
И туфли, шелком шитые, священны.
Сильнее пахнут розы, ярче свет.
Вот в зале, где семьсот мильонов гурий
И юношей, их встретит Магомет.
И все они омоются в лазури.
Я одного из них остановил.
Как знать, кого — Гаруна ль аль-Рашида,
Тимур то был, Гафиз иль Боабдил,
Но я такого царственного вида
Досель не зрел. Меня с участьем он
Спросил: «Какое горе иль обида
Тебя волнует, чем ты потрясен,
Что губы у тебя дрожат и руки?
Тебе ответить — для меня закон».
И я сказал: «Эффенди, не от скуки
Рождается назойливость моя,
Сомненье лишь мои рождает муки.
Ответь мне, почему не вижу я
В обитель нег идущих женщин юных,
Жемчужины земного бытия?
От них и песнь рождается на струнах,
И делается слаще сок гранат,
И мы о них мечтаем, как о лунах.
Ответь мне, где отрада из отрад —
Ах, даже плакать нам о ней отрада —
Чьи речи и <...> и пьянят,
Чей рот — цветок заоблачного сада,
Где та, кого я так давно желал,
Где лучшая из жен — Шехеразада?»
Вокруг поток крутился и сверкал,
И лестница все выше убегала,
А я, на белый мрамор пав, рыдал.
Мой собеседник, удивлен немало,
Сказал: «Ты, друг, безумием томим:
Как женщина, она землею стала».
И я ушел, не попрощавшись с ним.
93
Низкорослый, большелобый,
Эстетический пробор,
Но в глазах ни тени злобы,
Хоть он критик с неких пор.
Он в газетах пишет... — ой ли?
И под силу ли ему
В этом авгиевом стойле
Успокоить кутерьму?
И такие ль Геркулесы
С ярким пламенем в глазах,
Попадая в лапы прессы,
Забывали стыд и страх?
А он мог бы быть свободным,
Как форель в ее реке,
Быть художником голодным
На холодном
