Способность любить - Аллан Фромм

И мгновенно окраска слова меняется. В мгновение ока исчезают все приятные ассоциации, связанные с любовью, и в нашем сознании возникают такие понятия, как: эгоизм, тщеславие, кокетство, эгоцентризм, жадность, алчность — список долог, и все пункты в нем неприятны.

В данной главе мы надеемся развеять эти неприятные ассоциации и показать, что идея любви к себе имеет и другую сторону. Возможно, мы нуждаемся в любви к себе; возможно, мы без нее не можем жить. Мы можем даже обнаружить, что это наша самая главная и существенная любовь.

Интеллектуальная ловкость рук

Философы нагромоздили много суждений о таком типе любви, и в скучный уик-энд какой-нибудь любитель логи­ки может развлекаться, доказывая, что никакой иной люб­ви вообще не существует. Он может доказать, что все самые благородные примеры поведения человека в конечном сче­те оказываются проявлениями любви к себе: патриот, кото­рый служит своей стране, благотворитель, который хочет улучшить жизнь народа, благоразумный отец, планирую­щий будущее своих детей, — можно доказать, что все это — проявления любви к себе. Но прежде всего приходит в го­лову пример любящего, который наслаждается присутстви­ем возлюбленной.

Свести любовь к таким выводам ~ значит совершить ту же ошибку, что допускает остряк, который, прослушав пре­красный скрипичный концерт, говорит: «Всего лишь цара­панье конским волосом по струнам». Или созерцатель пре­красной живописи, который замечает: «Это только собра­ние химических пигментов». При изучении логики нам по­стоянно напоминают, что ошибочны объяснения, которые сводятся к упрощению. Шартрский собор и афинский Пар­фенон тоже можно описать всего лишь как собрание нало­женных друг на друга камней.

Тема логики позволяет вспомнить еще одну мысль, рас­пространенную среди тех, кто увлекается диалектикой. В сво­ем очень тщательном анализе такие люди проводят разли­чие между необходимыми и достаточными условиями. Воз­дух необходим для жизни, но недостаточен для нее. Необ­ходимо, чтобы милосердие начиналось в доме, в семье, но вне всякого сомнения оно там не должно кончаться. То же самое справедливо относительно любви. Она поистине на­чинается в доме — в любви к самому себе. Это совершенно неизбежно. Если мы не примем и не разовьем эту первич­ную привязанность, пострадают все последующие виды любви. Если наш эмоциональный рост не приносит счас­тья и сопровождается помехами, требования собственного «я» порабощают человека, и он не может быть удовлетво­рен ни собой, ни другими. Таким образом, благоприятное отношение к себе становится обязательным условием хоро­ших отношений с другими. Любая наша любовь основана на любви к себе, и качество всех разновидностей любви зависит от качества этой первой любви.

Нелюбимое «я»

Посмотрим снова, с чего начинается любовь. Как мы уже видели, первая привязанность младенца — привязан­ность к самому себе, к своим ощущениям и к своему телу. Это неизбежно, поскольку он сам и составляет весь свой мир, ничего иного нет. Все, что он осознает, вначале явля­ется частью его самого. Материнская грудь, рука матери — все это также вначале его части. Он не способен опреде­лить границы собственной личности.

Проходят недели, прежде чем младенец оказывается спо­собен провести простейшее различие между собой и не со­бой, прежде чем он поймет, что пальцы на руках и ногах — его, а рука матери — не его. А на развитие цельного пред­ставления о себе, на формирование ощущения своей иден­тичности как индивида уходит несколько лет. За это время ребенок не только открывает свою идентичность, он от­крывает ее уже окрашенной родительскими ценностями, которые успевает перенять. Он обнаруживает не только «я», отдельное от окружения, но хорошее и плохое «я», которое вызывает улыбки или хмурое выражение лица, голоса дру­желюбные и ласковые или сердитые и гневные.

Иными словами, мы начинаем хорошо или плохо думать о себе одновременно с открытием собственного существова­ния. Наша первоначальная привязанность к себе окрашива­ется положительными или отрицательными чувствами.

Это самый ответственный этап развития, он настолько ва­жен, что, когда много лет спустя индивид проходит терапию, большая часть времени посвящается именно этому — пред­ставлению о себе, самооценке. В кабинетах многих тера­певтов две двери: через одну пациент входит, через другую выходит. Наа этими дверями можно было бы повесить над­писи: над первой — «Через эту дверь проходят люди, кото­рые о себе низкого мнения», над второй — «Эта дверь для тех, у которых мнение о себе улучшилось». Не бывает тера­пии без стремления улучшить самооценку пациента. Это краеугольный камень того, что мы называем хорошей адап­тацией.

Повышение самооценки, конечно, может быть искусст­венным, чем-то поверхностным, а не настоящим внутрен­ним развитием. Примерно в течение месяца или двух, в худшем случае в течение одного-двух лет после завершения курса психоанализа пациент постоянно хвастает, ведет себя эгоистически, как будто он самый важный в мире человек. Он демонстрирует свою повышенную самооценку как зна­мя, словно идет с ним на параде под музыку оркестра.

Очевидно, если он вынужден всем встречным кричать о своей важности, сам он в нее не очень верит. Такая демон­страция напоминает то, что терапевты называют «бегством в здоровье»: симптомы пациента исчезают, стоит ему толь­ко переступить порог кабинета врача. Все мы понимаем, что такое улучшение иллюзорно и временно. Такова же гро­могласно заявленная уверенность в своей важности.

С другой стороны, недооцененное «я» может проявляться множеством способов, иногда самых обычных, иногда про­сто поразительных. Красивая женщина может считать себя некрасивой, даже уродливой. Проявляет она это, неряшливо одеваясь; в собственных глазах она недостойна быть хорошо одетой и потому носит только дешевые тусклые платья.

Чрезвычайно способный мужчина, заработавший це­лое состояние, может вопреки этому сомневаться в своих способностях. Он постоянно боится потерять свои день­ги, свой кредит и положение в обществе и закончить ни­щим. Различные исполнители, особенно оперные певцы, живут в постоянном ужасе перед внезапной потерей сво­его дара.

Есть много других людей, страхи которых еще более напряженны, специфичны и еще менее рациональны. Хотя такие фобии знакомы по названиям, их происхождение чаще всего скрыто в долгой неясной этиологии. Однако обычно человек, испытывающий такие страхи, не в состоянии спра­виться с определенной ситуацией, если кто-то не возьмет его за руку и благополучно не проведет через нее. Такая ситуация раскрывает подлинное представление человека о себе: он видит себя не более, чем ребенком. Страх оказать­ся в такой ситуации срывает с него взрослую защиту и де­монстрирует дрожащего, беспомощного ребенка, каким он в глубине души себя и чувствует.

Признаком низкой самооценки является мечтательность. Мечтатель настолько не ценит себя, что предпочел бы быть кем-то другим, и, когда на мгновение остается наедине с собой, тут же превращается в этого другого. Редко кто дос­тигает высот вымышленного Уолтера Митги[14], но очень мно­гие, прочитав о какой-нибудь знаменитости, говорят про себя или даже вслух: «Хотел бы я им быть!»

Это лишь немногие возможности выражения отрицательного отношения к себе. Такое поведение в целом распада­ется на две категории. Первая разновидность — неспособ­ность использовать свой потенциал. Трус никогда не заво­юет красавицу[15] не из-за недостатка личной привлекатель­ности, а потому что ему не хватает уверенности в себе. Тот, кто плохо о себе думает, ограничивает притязания уров­нем, недостойным своих способностей, и даже сами спо­собности часто страдают из-за постоянных негативных мыс­лей о себе.

Вторая главная категория недооценки себя может быть названа ощущением своей недостойности. Это не просто скромность, это глубокое внутреннее самоуничижение. В глу­бине души Сирано считает, что длинный нос делает его недостойным прекрасной леди. Он способен выразить свою любовь к Роксане, только когда скрыт тенью ночи и в ос­новном с помощью элегантного молодого Кристиана[16]. И если «часто лилия цветет уединенно»[17], то главным образом пото­му, что тот, кто сам себе не нравится, отступает заранее из страха быть отвергнутым.

Мы постоянно живем со своим «я», и с другими мы ужи­ваемся не лучше и не хуже, чем с самими собой. Мы можем винить в своих разочарованиях других, но и без тех, кого мы виним, мы были бы столь же счастливы или несчастны. Нам не хочется все это признавать, но если мы не сумеем обвинить в своих бедах этих людей, то найдем кого-нибудь другого. Тон нашей повседневной жизни определяется не звездами и не внешними влияниями, но нашим отношени­ем к себе.