Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева) - Евгений Полищук

В политическом отношении Владыка искренне не верил, что Горбачев и вся коммунистическая система в одночасье рухнут. Но не только он – многие архиереи не спешили принимать перестройку с ее новшествами, аргументируя так: а вдруг вернется старое, и что мы тогда будем делать?..

В результате, когда перестройка уже шла полным ходом, Издательский отдел подвергался серьезной критике за то, что боится печатать правду о репрессиях против Церкви, когда эта правда уже печатается в «Огоньке» и других изданиях; что не издает нужную литературу, когда она уже выпускается другими издательствами; за то, что в нем редактируют направленные в «ЖМП» статьи так, что от них ничего не остается… Правда, нельзя не сказать, что порой нам присылали такие слабые тексты, что просто было стыдно за их авторов, их нельзя было не редактировать, – но люди все равно были недовольны…

По своему характеру Владыка был человеком довольно закрытым. Например, его отец был в лагере, был, в сущности, священноисповедником, но он никогда об этом не говорил… Казалось бы, он мог сыграть на этом хотя бы за границей, заявив: мол, у меня тоже отец был в лагере, но все же я положительно отношусь к советской власти, и т. п.; но эта тема была для него полностью закрыта.

С братьями и сестрами он был дружен, да и вся его семья была дружной. Он часто приезжал в Лавру, где у него жила сестра, навещал ее сам, по его просьбе за ней ухаживали и студенты. Он помогал брату. Вообще, семья была большой частью его жизни, но это также было закрыто от посторонних глаз.

Была у него под Москвой дача, и в свое время в «Науке и религии» расписали, что архимандрит Питирим возвел себе целый дворец… Видели бы они, что это была за дача, смешно и сказать… Как-то Владыка решил что-то там отремонтировать, послал одного человека помочь. Тот приезжает на дачу, его встречают две сестры Владыки. – Ну, что делать надо? – Да вот, надо новый забор поставить. – А где доски-то? – Да вот, старые, перебирайте их и из них делайте. – А где гвозди? – И гвозди старые берите, вытаскивайте и снова используйте. Так этот человек распсиховался, ничего не стал делать, а архиерею сказал: Владыка, из чего Вы хотите сделать конфетку? – разве так можно, ведь Вы же митрополит!.. Так что лично для себя он не очень-то и стремился что-либо сделать.

Завершая эти заметки, хочу отдельно обратиться к тем, кому они покажутся недостаточно почтительными. Мне не раз приходилось писать и редактировать различные жития, я хорошо знаком с этим жанром. Но когда речь идет о воспоминаниях, то они интересны не тогда, когда являют собой род речей на поминальном обеде, а когда показывают живого человека. Именно этим руководствовался и я. А в заключение хочу сказать: сам я глубоко почитаю Владыку и благодарен ему за многое, что было в моей жизни. Чем старше я становлюсь, тем более остро ощущаю, как не хватает мне общения с Владыкой Питиримом, его руководства.

Игумен Андроник (Трубачев), доцент Московской Духовной академии

Навсегда в истории Церкви

Я могу сразу признаться, что люблю его и не буду скрывать этого, хотя знаю, что церковная общественность относится к нему по-разному. Тем не менее личность митрополита Питирима – со времени его кончины прошло уже пять лет – заставляет нас пристально вглядеться не только в его судьбу, не только в его жизненный путь, но и в тот путь, который прошла наша страна и Церковь в то время, когда митрополит Питирим совершал свое сложное служение, когда он нес и как священнослужитель, и как общественный деятель, и как человек свет, идею, заботу, любовь. Для нас, священнослужителей – тех, кто сегодня служит в Церкви, и для тех, кто был знаком с ним, работал с ним, – отношение к Владыке было как к отцу, и до сих пор мы воспринимаем его как своего старшего наставника, хотя у нас были и другие духовные отцы. Так, несомненно, и должно быть в жизни Церкви, потому что мы поминаем по завету апостола своих наставников. Митрополит Питирим, как бы мы ни относились к тому, что происходило вокруг него, действительно был нашим наставником, он нас воспитал, и это воспитание наложило отпечаток на всю нашу последующую жизнь. И не только на жизнь сотрудников Издательского отдела Московского Патриархата, где мы тогда работали, но и на жизнь наших семей. В частности, в моей семье все любили митрополита Питирима, и даже мой далекий от Церкви тесть, ныне покойный, очень любил его и всегда очень уважительно отзывался о нем. Он был рад, что я имею счастье работать вместе с Владыкой, быть рядом с ним, и что дети мои тоже бывали и в Издательском отделе, и на Рождественских праздниках, и находились рядом с митрополитом Питиримом.

Владыка с детства мечтал посвятить себя священническому служению. И это само по себе уже было подвигом в те годы. Я думаю, не надо объяснять, что в годы, когда он уже юношей во время войны готовился к самостоятельной жизни, служение в Церкви представлялось для него несбыточной мечтой. В начале 1940-х годов, когда на свободе оставалось меньше епископов, чем их сидело и было расстреляно, мечтать о том, чтобы получить духовное образование и стать священником, значило мечтать о несбыточном; сам Владыка говорит об этом в своих воспоминаниях.

Эпоха, которую прожил митрополит Питирим, удивительна, разнообразна и по-своему замечательна. Он родился тогда, когда старый уклад жизни был еще достаточно властен, и он вырос почти что в прежнем укладе типичной духовной потомственной семьи. Но уже в тридцатые годы, когда Владыка мог себя помнить, жизнь семьи священника коренным образом изменилась. В нее вошли аресты, ссылки, скитания без дома и без квартиры, голод, нужда. Но, пожалуй, труднее всего из того, что досталось на долю духовенства того времени, было – воспитать детей в христианской православной вере, передать им живую церковную традицию. Это было самое трудное, и поэтому мы должны прежде всего помянуть родителей каждого священника, которые продолжали воспитывать своих детей в православной традиции. И вот Владыка принадлежал к тем людям, которые сохранили эту традицию живой, действенной, принесли ее в жизнь Церкви, нашего общества, поделились этой традицией с нами. Это уже дар Божий – в роковые тридцатые годы вырасти в такой реликтовой духовной среде, которая постепенно иссохла с уходом из жизни этих людей. Владыка Питирим принадлежал к той духовной традиции, которая жила в русской христианской интеллигенции и которой ныне нет. Как бы мы ни пытались ее реконструировать и восстановить – сделать это, наверное, уже невозможно, к сожалению, мы можем говорить о ней лишь в прошедшем времени. Вообще, в истории Церкви есть особая тема – это жизнь духовенства. Посмотрите в учебниках по истории Церкви – Голубинского, Карташева или других авторов, и увидите, что жизнь духовенства выделена в этих трудах в отдельные, хотя бы и небольшие, главки.

Даже в «Истории древней Церкви» Лебедева существуют главы, посвященные тому, как жило духовенство в ту или иную эпоху. Духовенство всегда было выделено из общей церковной жизни, и тому есть как объективные, так и субъективные причины. К субъективным я бы отнес национально-исторические условия, в которых жило духовенство. В воспоминаниях митрополита есть такое замечание, что русское духовенство всегда было обречено на нищету. Это касалось не только сельского духовенства, но и городского. Епископы жили, конечно, не нуждаясь, но, как говорит Владыка Питирим, были в значительной степени изолированы и находились в своего рода гетто. Вообще, священник в обществе – это изгой, и семья его – изгои. Не в плохом смысле, как могут быть изгоями люди, презираемые в человеческом обществе, – изгоем может быть и уважаемый человек. Семья священника, дети священника, сам священник в нашем обществе и в обществе дореволюционном всегда находились на особом положении. Требования, которые сформировались в русском обществе, в русской культуре к образу жизни священника, его супруги, его детей, – были очень высокие. Считалось и считается, что священник и его семья вообще люди особые, они как бы святые. В их семье не может быть тех разладов и тех конфликтов, которые бывают в семьях мирян или людей, далеких от Церкви. В душе и личности священника не может быть тех проблем, которые бывают в жизни обычного человека. И жена священника – это вообще как монахиня, как святая. Так думают многие, но это совершенно не соответствует истине, которая заключается в том, что и сам священник, и его семья встречаются с теми же проблемами, что и все остальные.

Но поскольку и церковное, и внецерковное общество относятся к священнику как к особому человеку, и сам он, и его жена, и его дети оказываются в некоторой изоляции, и в этом смысле они – изгои. Это не беда, это просто факт; это нужно иметь в виду, когда мы говорим об истории духовенства, тем более об истории духовенства в советское время. Советское время перевернуло и отношение к священнику – оно, действительно, выделило его как изгоя, как проклятого, как преступника априори. В священника можно было кидать камнями, облить его грязью, в него можно было кидать тухлыми помидорами; молодежь, мальчишки издевались; донос на священника вменялся в доблесть пионерам и комсомольцам. Я знаю такие духовные семейства, детей которых били в школе только за то, что они были сыновьями священников. И это не могло не отразиться на личности этих священников, которых я знал и знаю, которые служили и до сих пор еще служат в Русской Православной Церкви. Они пережили это в своем детстве, и их дети это пережили. Только в самые последние десятилетия XX века, может, лет за десять-пятнадцать до перестройки отношение к священнику изменилось. И оно сначала было подпольно уважительным, а потом стало и открыто уважительным – в последние годы и тем более в перестройку. И всё это наши батюшки выдержали и вырастили своих сыновей. Не все, конечно, сыновья священников становятся священниками. Вообще, судьба детей священника подчас бывает трагична именно потому, что к ним и Господь, и люди, и Церковь предъявляют особые, иногда невыполнимые требования. А ведь судьба каждой личности уникальна, каждый человек есть для нас и для общества непредсказуемая жизнь. Да, мы иногда ожидаем, что сын священника станет священником или хотя бы пойдет по духовной линии. Однако в жизни бывает далеко не так. И чаще даже, пожалуй, не так. Но для сына (и для дочери тоже) его происхождение не может быть отменено никем и ничем, оно остается в душе, как особая печать.