Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева) - Евгений Полищук

Владыка Питирим не делал ошибки, свойственной многим тогдашним руководителям, – не проверял за подчиненными каждую мелочь. Он был живым хранителем эталона того, как надо писать, говорить, поступать. Ему были свойственны глубочайшая церковная культура и изысканное чувство вкуса. Он не терпел неуклюжести при богослужении – как «лапотной», так и «интеллигентской». У него вызывали иронию елейные тексты, попытки подделать церковный стиль, вычурно-«православная» манера одеваться и держаться в обществе. При этом он был настоящим хранителем церковных традиций. Свои молодые годы будущий митрополит провел среди тех, кто застал дореволюционную церковную жизнь, – он был иподиаконом и помощником Патриарха Алексия I, учился у наследников «старой» богословской школы, которые в сороковые годы вышли из лагерей и вскоре скончались. Он прекрасно знал церковную Москву, мог часами рассказывать о ее традициях и притчах, знал каждую священническую могилу на центральных московских кладбищах, куда часто приходил «проведать» духовенство прежних десятилетий.

Его интересовали естественные науки, техника, политика, философия, искусство, да и вообще буквально все стороны жизни. Владыка играл на виолончели, был прекрасным редактором и самобытным фотохудожником, умел общаться с людьми самых разных кругов и статусов. Не случайно его богослужения в храме Воскресения словущего на Успенском Вражке привлекали ученый мир и творческую интеллигенцию. Не случайно и то, что в перестроечные годы он одним из первых церковных иерархов вышел на телевидение, смог установить контакты с министрами, академиками, другими известными в позднесоветском обществе людьми. Немало представителей духовенства критиковали его за «излишнюю» активность и вообще за «светскость». Однако беседы Владыки с тогдашним истеблишментом стали для многих его представителей буквально первым контактом с Церковью. Эти люди вдруг, неожиданно для себя, начинали понимать: Церковь – не сборище темных старушек. В ней есть умные и культурные люди, имеющие что сказать стране и миру.

Владыка Питирим имел много друзей на Западе. Выставки, организованные им в конце восьмидесятых годов в Германии и других странах, открыли живую Русскую Церковь для тех, кто давно похоронил ее. Его участие в многочисленных межхристианских, межрелигиозных, церковно-общественных встречах всегда было содержательным и ярким.

Впрочем, при всей своей общительности Владыка не был «свойским попом», не любил фамильярности и «дружеских» тусовок. Он редко кому открывал душу. Став народным депутатом СССР, он буквально убегал со съездов на богослужения и, входя в храм, говорил: «Какой контраст»! Вообще он много служил, стараясь никогда не пропускать значимых дней церковного календаря. Менее чем за месяц до кончины митрополита, когда Святейший Патриарх Алексий посетил умирающего в госпитале, тот посетовал, что не может приехать в храм, и сказал Патриарху: «Я живу от праздника до праздника». Действительно, так проходила вся жизнь почившего архипастыря. Да дарует ему Господь вечное торжество, вечный Свой праздник.

Протоиерей Всеволод Чаплин, заместитель председателя ОВЦС

Воспоминания о митрополите Питириме

Мои воспоминания – это не продуманная повесть о жизни владыки; думаю, что для написания таковой вообще еще не пришло время. Но и те разрозненные заметки о нем, которые я решаюсь представить читателю, дополненные словами и мыслями многих других людей, все же, надеюсь, послужат хотя бы мелкими штрихами к будущему портрету владыки, который, вне всякого сомнения, войдет в историю Русской Православной Церкви.

Начну с моих отроческих воспоминаний: о Владыке мне рассказывала моя бабушка Клавдия Георгиевна, которая жила в Сергиевом Посаде тем, что выращивала цветы и продавала их на рынке. Она говорила, что Владыка Питирим, выходя из Академии после воскресных или праздничных служб, всегда заходил на рынок и покупал у нее большой букет (иногда даже несколько). Шел он всегда неторопливо, торжественно; иногда проезжал на машине (обычно после Академии он ехал к себе на дачу)… Так что первый образ в моей памяти – знаменитый профессор, епископ (или тогда еще архимандрит), покупающий у бабушки цветы…

Бабушка говорила еще, что когда Владыка только учился в Академии и не принял еще монашества, женская половина города считала его самым завидным женихом: красивый, статный, имевший замечательные усы… Составить себе представление о том, как он тогда выглядел, можно, посмотрев фильм об избрании и интронизации Патриарха Московского и всея Руси Алексия I, – там будущий Владыка впервые иподиаконствует у Святейшего и стоит рядом с Патриархом во время его облачения (этот фильм Владыка потом часто показывал).

Издавна была знакома с Владыкой и другая моя бабушка, Анна Михайловна, жена моего деда отца Павла Флоренского. Но еще ближе к нашей семье был отец Иннокентий, ближайший помощник Владыки Питирима, его первый иподиакон с 1963 года (он-то впоследствии и пригласил меня в Издательский Отдел). Узнав о том, что в Сергиевом Посаде живет вдова Флоренского, о. Иннокентий (в то время – Толя Просвирнин) стал часто к нам заходить, опекать ее, расспрашивать об отце Павле, записывать ее воспоминания. Один раз с этой целью он принес в портфеле магнитофон и начал делать запись, не спросив на то разрешения, что чуть не привело к скандалу: хотя Флоренский в 1958 году был уже реабилитирован, но и 1960-е годы были еще временем страха… Впрочем, чистота намерений юного Анатолия была вне сомнений, ему только сделали соответствующее внушение, не отлучив от дома и отнеся инцидент на счет юношеской горячности…

После окончания школы я поступил в историко-архивный институт, и когда заканчивал его, уже начались разговоры о том, чтобы мне поступить на работу в Издательский отдел. Со мной также учился Николай Моисеев (нынешний епископ Брянский Феофилакт), я с ним знаком с июля 1970 года, когда мы еще абитуриентами работали на уборке территории института. С тех пор мы с ним двадцать лет были вместе: пять лет учились в институте на одном факультете («Исторические архивы»), по окончании нас направили в один архив, потом вместе работали в Издательском отделе (правда, я пришел туда немного раньше: меня на год призвали в армию, а он должен был три года отработать по распределению); оба были иподиаконами у Владыки, вместе учились в семинарии, в академии – и так до 1990 года, когда я уехал на Валаам, а он вскоре стал настоятелем Гефсиманского Черниговского скита…

Когда я вернулся из армии, отец Иннокентий сказал мне: переходи в Издательский отдел, и привел к Владыке в кабинет. Это было в ноябре 1976 года. Беседа была недолгой – Владыка знал всю нашу семью, слышал обо мне, образование мое весьма подходило для работы в Отделе, поэтому он сказал только: поступай под начало отца Иннокентия, помогай ему, он введет тебя в курс дела; а все остальное – потом… Под остальным понималось – семинария, иподиаконство и т. д., словом – церковное служение… Так я был принят в Издательский отдел.

Она была очень интересной и захватывающей. Мне выпало счастье принять участие в осуществлении таких больших проектов, как издание богослужебных Миней в 24 книгах, «Настольной книги священнослужителя» в восьми томах, в написании и редактировании ряда статей для «Журнала Московской Патриархии», «Богословских трудов» и т. д. Приходилось участвовать и в редактировании текстов самого Владыки, который, надо сказать, к редакторской работе относился чисто профессионально, без всяких амбиций (что, мол, раз я так написал – так и оставьте). Написав какой-то текст, он давал его нам, своим сотрудникам: редактируйте; посмотрев нашу правку, еще и укорял: что так мало сделали? – снова редактировал сам, отдавал на перепечатку, а потом опять нам; смотрим – вновь все позачеркнуто; говорим: Владыка, ведь мы и Вы этот материал уже смотрели; ну и что же, отвечает он: сколько смотрю, столько буду править; вы должны были мне помочь, но не все исправили, придется мне…

В подтверждение необходимости подобной работы Владыка любил рассказывать случай с преподавателем Академии протоиереем Алексием Остаповым, который очень обижался, что его работы в Журнале чересчур редактируют; тогда Владыка однажды взял и поместил статью профессора как есть, без редакции, – и тот пришел в ужас[2]… Одним словом, как редактор Владыка действительно был на своем месте…

В нашей работе Владыка предоставлял нам очень большую свободу действий. Так, когда мы начали работать над Минеями, Владыка разрешал включать в них новые службы, которых не было в дореволюционных Минеях, – лишь бы они были когда-то опубликованы, т. е. имели благословение; в прежние времена для включения новой службы в Минею требовалось чуть ли не решение Синода, потому что включение в Минею означало изменение Устава. Но мы убедили Владыку и он согласился с нами, что Минеи – это не Устав, а такая богослужебная книга, в которой могут быть представлены все когда-либо напечатанные службы. К сожалению, в некоторых из таких новых служб встречались и ошибки и их все же следовало лучше редактировать; но в то время мы сами были недостаточно грамотными…