Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс

Этот привод был единственным, у нас нечем было его заменить, хотя любому более–менее опытному общественному деятелю уже было видно, что наш многоколесный велосипед с каждым днем становится все более похожим на старинную галеру, на которой ритм и энергию начинает диктовать один барабанщик, бессовестно пробравшийся вперед. Но несмотря на возникшие трудности роста, «Саюдис» все еще работал, выпускал свои издания, создавал группы поддержки, проводил митинги и раздавал обещания. Разрушал и обещал строить, фальсифицировал историю и обещал бороться за правду и справедливость, сражался за власть и все обещал, обещал, обещал, поскольку выполнять обещания еще не требовалось, люди пока довольствовались пророчествами. Все происходило как в анекдоте о старом еврее, который на вопрос коммунистов — как мы будем жить в недалеком будущем? — незадумываясь, ответил:

— Вуй, как при Сметоне.

Лучшего ответа не придумал и Ландсбергис:

— Ой, как при моем батюшке в Качергине.

Через несколько лет он осуществил свое видение будущего наилучшим образом. Благодаря его трудам мы оказались в межвоенной Литве.

Приближалось 23 августа 1989 года — круглая дата пакта Молотова–Риббентропа. Требовалось договориться с властями о митинге и времени его проведения. Меня немножко раздражало, что для выполнения всей черной работы выбирали меня или Юозайтиса, тогда как по республике все с большим постоянством стала блуждать легенда о необычайной мудрости и интеллигентности Ландсбергиса. Эта сказка иногда проникала и на наши заседания через уста Чепайтиса, Медалинскаса, Сонгайлы или Чекуолиса, но Вuтулuс Ландсбергис упорно молчал и, прячась за чужими спинами, терпеливо ждал своего часа.

Я опять пошел к генералу Эйсмунтасу. Параллельно в ЦК за разрешением должны были отправиться тихоня Ландсбергис и воинственный Гензялис. Не помню, который ИЗ них был выбран старшим. Выполнив свою миссию, я зашел к Шепетису, но там их не нашел. Здесь меня как будто ждали.

— Я уже звонил председателю горисполкома Вилейкису, — похвалился главный идеолог и на всякий случай напомнил: — Вот что значит разделение труда.

Это замечание я воспринял как отеческое наставление.

Препятствий не оставалось. Митинг получился бледноватым. Мы процитировали выдержки из секретных протоколов, которые я привез из Америки. Во время выступления я наскоро прикинул, сколько в тридцать девятом жило за Неманом литовцев–сувалкийцев, поделил на их число 7,5 миллиона долларов и получил мизерную цену, по которой Гитлер продал Сталину каждого еще ему не при надлежавшего литовца[8]. Еще я поговорил о единстве, о совместной работе и закончил выступление где–то услышанной фразой, что каждый народ заслуживает столько свободы, сколько в состоянии ее отвоевать. Потом мы заслушали запись выступления Юозаса Урбшиса.

Кстати, когда мы вдвоем с Гедиминасом Илгунасом впервые зашли к бывшему министру иностранных дел, мы застали у него старого Ландсбергиса. Урбшис был сдержан, шутил, а после ухода гостя мы спросили:

— Вы хорошо знаете этого человека?

— А как же? Это отец Ландсбергиса.

— Правильно, но Вы должны знать, что это очень нехороший человек.

Только при втором посещении Урбшиса А. Каушпедас сделал запись. Его портативный магнитофон жужжал, хрипел, поэтому мало кто уловил важность речи.

Чепайтис говорил об отплывшем куда–то корабле, романтически мечущемся в море судьбы. Потом Ландсбергис пригласил выступить молодого ксендза, но тот так разгорячился, что потерял нить своей мысли, начал ругаться и, размахивая руками, уронил на пол молитвенник. Толпа начала гудеть. Пришлось ксендза усмирять и помочь ему закончить выступление, поскольку он уже безостановочно понес о разврате и проституции. В завершение к микрофону подошел тоже подготовленный Ландсбергисом поэт Сигитас Геда. Он должен был поднять наше упавшее настроение. Он и поднял!

Поэт утверждал, что проблему можно решить одним махом, поэтому не нужно особо волноваться. Литву он сравнил с мышью, а Россию назвал слоном. Согласно его концепци И, мышь должна заставить слона сделать стойку вниз головой на вытянутом хоботе. Как это сделать без бульдозера или крана — ему наплевать. Важно заставить!

А потом эта храбрая мышь должна подождать, когда у задравшего ноги гиганта вся кровь схлынет в хобот и куснуть его сопатку. Слон чихнет и — хлоп! — набок, а мышки и след простыл. После этого на родину храброй мышки съедется множество американцев, понастроят они много заводов и аэродромов, а на краю поля поставят маленький монумент в память о героической мышке.

Мы с Даунорасом начали хохотать, нам казалось, что зверь, с которым должна бороться смышленая мышка, совсем не похож на циркового слона. Он больше напоминал нам медведя, у которого не только нет хобота, но который, если разбудить его зимой, не откажется полакомиться и мышами, не особо переживая, храбрые они или нет. Но люди аплодировали и такой глупости.

Начало накрапывать. И опять рядом появилась та женщина с большим аистовым гнездом, свитым на голове из кос. На этот раз она вела себя по–хозяйски и не так меня стеснялась. Я ее отругал:

— Не надо угодничать, каждый из нас делает свое дело.

Дождь припустил не на шутку. Я расхаживал в пластмассовом мешке и собирал пожертвования на «Саюдис». Падали рубли, марки, доллары. Ко мне приблизилась группа литовцев, приехавших из Чикаго. Среди них был и Валдас Адамкус.

— Когда вы в Чикаго, в Иезуитском центре молодежи говорили о возрождении, мы вам не верили.

— А теперь?

Им было неудобно говорить, что и сейчас они не очень верят в то, что видят… Как это здесь все произошло само по себе, без их ведома, благословения и руководства, а главное — без долларовых инъекций?

Валдас Адамкус в разговор не вмешивался, стоял в стороне, молчал и был какой–то сам не свой, как будто произошло что–то непоправимое. А у меня не было времени, чтобы заговорить с ним. Об этих делах мы уже не раз спорили, когда я приезжал к нему в Чикаго, а он ко мне на дачу в Бирштонасе. Тогда его сопровождала большая свита в нескольких автомобилях. Среди них были академик Витаутас Статулявичюс, Витаутас Эйнорис и служащий госбезопасности Витаутас Кареняускас, «работавший» под преподавателя университета.

Я встретил их в Стаклишкес, они уже порядком «выкушали» хмельной литовской медовухи. Этого добра директор не пожалел и для меня. Я забрал Валдаса в свою машину. Во время беседы он одарил меня всевозможными национальными регалиями, наклейками и робко признался, что возит с собой красивый триколор, но не знает, что с ним делать.

— Если привез, так вывешивай, — сказал я ему, тем более что возле «избушки на курьих ножках», сделанной для моих внуков, был установлен чудный флагшток.

— А я не наврежу тебе этим? — скромничал он. — Видишь, меня везде сопровождают… Знаешь, я никак не могу от них оторваться.

— Но сегодня ты — неофициальное лицо.

— Как тебе сказать?..

Мое предложение одобрил и «преподаватель университета» капитан Кареняускас. Он так жалобно на меня смотрел и так опасался, чтобы я что–нибудь не ляпнул о его «педагогической» деятельности, что одобрил бы и не такую выходку.

По случаю поднятия флага мы выпили шампанского. Это было первое полуофициальное поднятие триколора в Литве. И поднял его ответственный работник США вместе с такими крупными знаменитостями нашего государства. Это было невероятно.

— Ты смелый человек, — сказал Адамкус. — Я горжусь дружбой с тобой… Но, может быть, я поступил нехорошо?..

У меня мелькнуло подозрение. Ездит со свитой КГБ, с их ведома возит триколор и спрашивает, правильно ли поступает. Это было наивное словесное прикрытие, но кто знает этих американцев? Как нарочно, через несколько дней меня посетил еще один эмигрант – Алмус Шальчюс, сын знаменитого литовского экономиста. Я рассказал ему о подъеме флага, а он рассмеялся:

— Валдас Ада м кус большой специалист по таким делам. Когда нас, ротозеев, удиравших от русских, военная полиция собрала в Сяде и уговорила воевать против Красной Армии, Валдас тоже там появился, в сопровождении резервного офицера отряда, завербованного в саксонском городе Лаубен. В то время он носил фамилию Адамкавичюс, был адъютантом «специалиста» по еврейским делам капитана полиции Й. Кенставичюса и похвалялся перед нами, что он племянник генерала. Я хорошо знал его, мы вместе учились, но другим ничего не рассказывал, лишь бы побольше каши накладывали в котелок. Но когда советы поднажали, Адамкавичус вместе со своей немчурой однажды ночью исчез, оставив нас ни с чем: без каши, без денег, без защиты. Почему–то он этого факта в своей биографии не упоминает. Умалчивает также и о своей маме. Ее фамилия — Каралене. Она живет где–то в штате Индиана. Там тоже что–то не так. В одной из регулярных передач Центра Визенталя «60 минут» были приведены ужасающие факты, касающиеся палача Кенставичюса, чинившего расправу над евреями. Упоминались и его адъютант, и полк в Сяде. Нас с Валдасом допросили агенты ЦРУ и отпустили. Я отказался от сотрудничества с ними, а Валдас пошел на повышение. Готовилось скандальное шоу, но в девяностом году Кенставичюс умер, и евреи оставили нас в покое…