Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

— Думал тебя образумить… А ты дурак.

— Будет что вспомнить.

Тим болезненно морщится, ускоряет шаг и перестает отвечать на все выпады Стаха в стиле: «Ого, ты умеешь двигаться быстро».

Где-то через метров пятьдесят до Стаха доходит: Тим перестал говорить с ним.

========== Глава 16. Крах Гордости в пяти актах ==========

I

В пути оказывается, что не так уж до дома и рукой подать, и идти жутко холодно. Стах, конечно, виду не подает… верней, не подавал бы, если бы зубы стыковались, как надо, и его бы не колотило крупной дрожью, и если бы кожа могла оставаться своего обычного цвета по усилию воли.

В подъезде немного теплей. Но ключевое слово — немного. Тим открывает дверь и запускает Стаха внутрь. Снимает обувь, с носками. Идет босиком, оставляя мокрые следы на полу. Слышно, как наливает воду, как царапает дном чайника о решетку плиты.

Стах осматривает коридор в полумраке, при звоне тишины. Тим минует его, сворачивает, скрывается за дверью. Стах осторожно заглядывает в маленькую комнатушку с окном напротив входа, прямо по центру. Тим роется в шкафу.

Все — в самолетах. Как будто они здесь всегда стояли: на каждой горизонтальной поверхности, кроме пола, разумеется. У Тима комната завалена кучей вещей и хлама. На письменном столе, помимо Ила и лампы, горы учебников, тетрадей и бумажек. Кровать заправлена кое-как, наспех. Стаха приучили — ровнехонько, как в армии.

Он заходит и считает взглядом. Все двадцать четыре. Здесь от количества его моделей нечем дышать. Тим выбирается из шкафа и пару секунд тушуется. Стах усмехается — почти вопросительно. Тим вспоминает, что обижен, всучивает ему сверток серой ткани. Говорит:

— Переодевайся.

Опять уходит. Стах снимает брюки с отсыревшими штанинами и насквозь промокшие носки. Разворачивает сверток, прикладывает к ногам. Разобравшись, с чем имеет дело, надевает треники. Собирает в руки свои пожитки. Замечает, что Ил какой-то странный и двукрылый. Подходит. Обалдевает: Тим прилепил крыло на пластыри.

Тем временем этот деятель ставит у кровати таз с горячей водой, на кровать кладет полотенце. Зовет:

— Арис?

— Котофей Алексеич, что это такое? Зачем ты Ила «лечил»?

Тим тут же теряется, трогает часы, затравленно молчит. Стах оборачивается на него с усмешкой. Замечает таз:

— Это чего?..

— Тебе. Отогреваться…

Он уходит обратно к шкафу.

— А это куда? — Стах кивает на свои вещи.

Тим рассеянно возвращается к нему:

— Повесь на батарею.

Потом он кладет на кровать в довесок к полотенцу комок шерстяных носков. Переодевается сам, пока гость развешивает результат своей глупости и усаживается на кровать.

Стах пытается коснуться большим пальцем ноги раскаленной лавы в тазу. Шипит и протестует:

— Кипяток.

Тим распускает галстук, стягивает с себя джемпер, расстегивает пуговицы рубашки — все, даже на манжетах. Как-то гипнотически медленно. Стаху удается за это время погрузить в воду ноги и привыкнуть к воде.

В ушах подозрительный шум. И в целом не по себе. Ощущений полно, начиная с того, что кожа после мороза горит. А еще нарывает внутри — и это точно не воспаление легких.

Тим берется за ремень на брюках. Он занимается собой и Стахом интересуется мало. Тот, в общем-то, не планирует разглядывать, отводит взгляд и смотрит на ногу, приподнимая ее из воды и растопыривая пальцы.

Это нормально. Что Тим при нем. Ничего такого. В общих раздевалках никто никого не стесняется. Не по себе, потому что дома?.. Стах внимательно слушает, как Тим снимает брюки, позвякивая пряжкой, и очень хочет, чтобы он поскорее закончил. И почему здесь так тихо?..

Вообще-то, Тим мог бы взять вещи и свалить в другую комнату. Стах бы при нем не остался. А если бы остался, не мялся бы два часа кряду. Нет, правда. Сколько можно?

Стах поднимает взгляд на Тима. Тот стоит, весь из себя задумчивый, в расстегнутой рубашке и боксерах, подогнув одну ногу. Ноги у Тима длинные и белые. Без иксов и овалов. Он точно неживой. Статуэтка. Стах не может отвести взгляд и не понимает, что ему не так — или наоборот.

Тим надевает штаны. Снимает рубашку. Светит острыми лопатками и позвонками. Двойной ремешок часов зияет цветовыми разрывами на худом запястье. И тут до Стаха доходит… и, как доходит, он осознает, что может быть стыдно рассказывать. И даже не рассказывать, а просто думать. Вот знаете… на руках у Тима волосы есть, а на ногах — нет. Это просто мысль… Стах не дотягивает ее, не размышляет о причинах и следствиях. Это просто мысль, чертовски обескураживающая мысль, и она заставляет уши краснеть.

Тим заныривает в футболку, накидывает сверху толстовку, и часы прячутся за рукавом.

Стах не отслеживает. Опускает вниз голову и думает, что Тим сделал что-то страшно преступное — так колотится сердце.

II

Тим запропастился на кухне и оставил наедине со всяким… А когда вернулся и подал голос, Стах вздрогнул.

— Арис, сколько ложек сахара? В чай.

— Ни одной.

— Совсем?..

— Совсем.

— Даже если с лимоном?..

— Даже если.

Тим стоит еще пару секунд и наблюдает за ним, тихим и серьезным. Стах топит взгляд в воде и не замечает.

— Хочешь, я меду положу?

Стах приходит в себя:

— Котофей, ну что ты гуманитаришь? Я тебе говорю: я не пью сладкий чай. Никакой. И мед не ем. Хуже меда только риторические вопросы. Твои.

Больше Тим Стаха наблюдать не собирается, поджимает губы, исчезает из проема утомленным.

III

Он входит с двумя чашками. Одну отдает Стаху. Тот медлит. Пялится на паучьи пальцы. Берет, нарочно задевая их. Холодные.

Тим забирается на подоконник с ногами и отворачивается к окну. Стах пялится на него в профиль. Хочет позадирать.

— Ты все еще дуешься? что я тебя от одноклассников увел? заставил по курганам и ухабам переться? — спрашивает, словно сам себя. — Котофей?

Тим молчит.

Стах наклоняется вперед, интересуется вкрадчиво:

— Ты боишься подхватить воспаление легких?

Даже если боится — не делится. Стах откидывается назад, упираясь ладонью на кровать. Кусает Тима взглядом, кусает губы — они обветрились, и он их обдирает зубами.

— Ты как девочка. Маленькая. Лет пяти.

Тим сидит невозмутимый. Уставляется в чашку свысока, ковыряет ручку пальцем. Стах веселеет:

— Если тебя в щеку поцеловать, ты оттаешь?

Тим замирает. Может, оскорбленно. Помедлив, подносит кромку к губам и отпивает чаю.

— Тимофей, ну в самом деле, — раздражается Стах. — На что ты обиделся?

— Ты вроде умный. Подумай.

— Что значит «вроде»?

— Это риторический вопрос, кажется?..

Стах усмехается — и почти восхищенно.

— Ах вот так? Ты теперь будешь ко мне придираться?

Тим делает вид, что за окном интересней, чем в комнате, и разглядывает птиц. Игнорирует дальше. Стах, посидев еще немного без дела, заряжает в него полотенцем. Попадает. Тим проливает на себя чай. Стах неловко улыбается, зажмурив один глаз.

Тим, посидев пару секунд пораженно, осматривает причиненный ущерб. Затем слезает и уходит. В этот раз — надолго.

IV