Взгляд на жизнь с другой стороны - Дан Борисов

– Что? Нэ хароши?

Я достал еще двугривенный и сказал, что возьму еще стакан, если он нальет хорошего. Грузин хлопнул по прилавку ладонью.

– Вай! Молодэц! Панимаешь! – и нацедил мне вина из какого-то дальнего краника.

– Это ж другое дело! – я соврал, конечно, особой разницы я не почувствовал.

– Падажди, дарагой, – в этот раз он совсем уж залез куда-то глубоко, так, что из-за прилавка была видна только его задница, – На дарагой… пей так, дэнег нэ надо!

Я накачался вином так, что возвращаться к деду уже было стыдно, и я ушел гулять и проветриваться.

Примерно в то же время я начал курить. Никакой внутренней потребности не было, но нужно же было выглядеть матёрым. Я купил пачку «Лайки». Были такие кислые, невкусные сигареты, но с фильтром. Я забрался в малину и закурил, стараясь глубоко затянуться. Было плохо и противно, но нужно же. Через неделю-другую привык.

Кстати, о свинине. Она появилась случайно, верней внепланово. Свиней обычно режут к Казанской или, как тогда говорили к Ноябрьским. Я в это времяв Москве учился в школе, к деду приезжал только летом и пару раз на зимние каникулы. А тут свинья загуляла.

У нас свиней любого возраста называли поросенками. В положенное время бабушка варила картошку в большом чугунке, резала её, прям нечищеной, в большую кастрюлю, добавляла туда все пищевые отходы, рыбий жир и кипяток. Некоторое время нужно было ждать, пока всё это остынет. Для проверки следовало опускать палец в кастрюлю до тех пор, когда можно будет терпеть. Вот это период был самым нервным, потому что поросенок всё это время визжал, как резаный, высовывая в щели розовый пятачок. Когда уже терпеть этот визг становилось невмоготу, поросячью еду признавали остывшей, несли в сарай и выливали в деревянную лохань. Операция по выпуску поросенка из закутка была не для слабонервных. Тут выпускающий понимал, что поросенок на самом деле огромная свинья, налегшая всем телом на дверь, чуть только не срывая запор. Нужно было дождаться пока она ослобонит дверь, быстро скинуть крючок и отскочить в сторону. Дверь распахивалась мгновенно, и огромная масса проносилась к своей лоханке, но уже без всяких визгов. Тут уже раздавалось только блаженное чавканье. После еды свинья добродушно ходила по сараю, тихо похрюкивая, и любила пообщаться, чтоб её почесали в разных местах, особенно за ушами. Уходила к себе в закуток неохотно, почти уж совсем засыпая.

И вот она загуляла. В один из дней, получив еду, вышла спокойно понюхала и ушла к себе в закут. Назавтра – тоже. Вызвали ветеринара, а вдруг заболела? Диагноз тот поставил простой – либо крыть, либо резать. Совещались все взрослые, и даже соседи. Видно подходящего борова не оказалось. Решили резать.

Убивать своих животных не просто, если не сказать хуже. Пригласили резаков. Главным резаком выступил отец Хомяка. Он принес с собой австрийский штык и долго точил его в сенцах. Больше одной стопки самогона не наточил. Резаки ушли в сарай, мы остались ждать. Первая попытка оказалась совсем не удачной. Свинья сбежала во двор и бегала там, громко вопя. В конце концов, нам всем пришлось её держать. Все было крайне неприятно и хлопотно. Когда свинья уже висела, привязанная за задние ноги к косяку сарайных ворот над тазом с кровью, резаки ели её опаленные уши и хвост. Говорили – традиция такая, но даже смотреть было противно. Выпили при этом еще две-три стопки и ушли.

Потом был очень вкусный холодец, вернее стюдень. Я тогда единственный раз в жизни ел великолепное русское блюдо. Берется свежий свиной желудок, промывается, как следует, туда кладется сырая гречка с кусочками сала и мяса, и специи. Желудок зашивается и кладется в горячую русскую печку или в печную духовку, как это имело место в нашем случае. И все это, холодец в том числе, с хреном, с хреном! Изумительно!

Дед тогда засолил в бочке сало, а мясо, то, что не продалось, съели сами.

Я стою возле забора, в саду, и вдруг теряю сознание. Почти сразу очнулся. Что это было?

Мотокросс на Красном Перекопе. Мотоциклы взлетают в ошметках грязи. Мы на велосипедах тут же играем в Арбекова. Тоже все в грязи.

В Туле активный аэроклуб. Почти все время в небе спортивные самолеты и планеры. Ан-2 бросает парашютистов. А с полигона оружейного завода всё время грохочут скорострельные зенитные пушки. Не по самолетам – просто испытания.

Возвращаемся из лесу через поле. Начинается сильный дождь. Под проводами молния бьет в столб прямо над моей головой.

На одном из прудов у кирпичного завода. Голые глинистые берега, но чистая вода бирюзового цвета. Мы с Химиком прыгаем с высокого обрыва в глубину не больше полутора метров. Лишь немного обдираем животы. Пытаемся научить Юрку плавать. Едва не утопили. Гоняется по берегу за нами и размахивает кулаками.

Раннее утро. Самый рассвет. Выходим с удочками на Упу ловить рыбу. Путь не близкий. Идем по ухабистому проселку. В восходящем солнце старая деревня. Вне времени. Зелеными клубами вековые ивы. Такие же точно деревни были сто, двести, триста и еще бог знает сколько лет назад.

На славной речке Упе не клюет, а мы рассчитывали варить уху. У нас никаких припасов, кроме хлеба и соли. Химик опять придумал, что делать. Сажаем на крючки кусочки травы и ловим в камышах лягушек. Из огромного количества лягушачьих лапок варим суп. Очень вкусно, похоже на курятину. На закуску едим турнепс с поля (коровья репа) – по цвету и запаху похоже на капустную кочерыжку.

Уже из Москвы едем с отцом на рыбалку в Солнечногорск (если он уже тогда так назывался, или тогда еще Подсолнечное?). На берегу Сенежа Дом офицеров курсов «Выстрел». Ночуем среди зеркал на мягких диванах артистической уборной. А утром в тумане выходим в лодке на озеро. Прямо через нос лодки перепрыгивает большая рыба. Возбуждаемся этим и спешим поскорей встать и начать ловить. Встаем возле камыша на якорь и забрасываем удочки. Мимо проплывают другие рыбаки. Слышим уважительный шепот.

– О… Смотри! На карпа встали.

– Ты понял, на кого мы тут встали? – говорит мне отец, когда те отъехали. Он тогда еще был таким же аховым рыбаком, как и я.

Не поймали мы в тот день ни хрена.

Последний раз я ездил в пионерский лагерь под названием Тельмановец. Располагался он где-то под Москвой и принадлежал фабрике им. Тельмана. Пристроила меня туда, понятно, мать то ли через министерство, то ли непосредственно. По блату меня поместили в первый отряд, хотя я был на год младше остальных. Скорей всего именно через министерство, потому что вместе со мной поехал симпатичный еврейчик Аркадий, родители которого трудились в Минлегпроме. Сначала мы с ним дружили, потом мне пришлось выть по-волчьи, называть его Абрамом и даже в какой-то мере глумиться. Стыдно до сих пор, но в подростковом возрасте сопротивляться среде невозможно. А среда оказалась настолько чужеродной, что тульская моя компания показалась мне оттуда салоном м-м Шерер.

Основным занятием в лагере была игра в секу (или сику, оно же «тридцать три»). Это (и многое другое) роднило этот пионерский лагерь с взрослыми лагерями, во множестве разбросанными по территории России. Играли в основном на сигареты, но и на деньги тоже. Я несколько раз снимал большой кон на «сваре». Однажды с выигрыша приобрели водки, и я браво выпил чекушку из горлышка и почти без закуски. Ох, и колобродил я весь вечер! Свое состояние тогда я могу сравнить только с сотрясением мозга, перенесенным в раннем детстве. Ночью, в палате, я, вернее мы, потому что орали все мои соседи по палате, жутко оскорбили соседнюю палату, где размещались самые старшие и уважаемые «пионеры», назвав их «соски говяжьи». Обвинили потом меня одного, скорей всего, потому что я был чужой. «И бысть сеча велика».

Выглядело это так. Проводился общелагерный большой прощальный костер. В качестве почетного гостя присутствовал бывший пионер, только что освободившийся из зоны. Чуть в стороне от костровой поляны на берегу небольшой речки он сидел на возвышении берега, как на троне и разводил народ по понятиям. Обиженные пожаловались на меня, и авторитет рассудил, что спор может решить только поединок.

Все расступились кружком, и против меня остался коренастый и довольно широкоплечий малый. Драка началась сумбурно. Я никогда не любил драться и, сначала, только защищался, пока во мне не проснулось какое-то бешенство. Нас разняли, когда я своего визави начал топить в ручье. Авторитетное жюри никак не могло определить, победил я своего противника или, все-таки ничья. Я думал, что разборка закончена и собирался уходить, но мне назначили еще одного…

Вот тут произошло, первый раз на моей памяти, необъяснимое событие. Я понял, что может быть выставлен и третий и, что меня рано или поздно добьют, я уже после первого дышал с трудом, а тут подходят свеженькие… мне казалось, что он идет ко мне слишком медленно и вальяжно, он был уже в плечах, чем предыдущий, но на голову выше меня. Удивительно, но всяческий страх пропал, и когда противник достаточно приблизился, я, вроде бы легко махнул кулаком. Кулак соскользнул со скулы на шею, я помню, подумал, что слабовато получилось, но длинный упал на задницу, потом вскочил и убежал из круга. Этот вроде бы слабый удар произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Никого, желающих со мной драться, больше не нашлось.