Посредник - Леонид Нузброх

– Уже говорила.

Было видно, что Вале этот разговор неприятен, но я обещал, и поэтому прекратить его не мог.

– Выгони его, в конце концов.

– Он уйдёт и вскоре снова вернётся. – Валя опять грустно улыбнулась. (Ах, как же, чёрт возьми, шла ей эта улыбка!).

– Валя, а почему бы тебе не выслушать его? Может быть, на этот раз он всё же поймёт и отстанет от тебя?

Валя болезненно скривилась, и вдруг, словно решилась на что-то:

– Хорошо. Может быть ты прав. Попробую ещё раз. Вдруг поймёт. Но только, если ты будешь присутствовать при нашем разговоре. Одна я с ним говорить не буду.

– Согласен.

Нельзя назвать разговором те несколько фраз, которыми они обменялись. Тем более нельзя было понять их суть, так как они были продолжением давно начатого выяснения отношений. Незнакомец уговаривал Валю куда-то пойти и спокойно всё обсудить, мол, не бывает безвыходных ситуаций, жизнь есть жизнь, и что бы ни случилось, нужно идти дальше, надо лишь только захотеть понять другого человека. Было видно, что он сильно волнуется. Валя же, напротив, была на удивление безразлична и холодна. Под конец, сказав, что бывают события, которые уже не изменить, повернулась и ушла в зал.

Мы молча курили, когда неожиданно в проёме дверей появилась фигура атлета, и не успел я сказать ни слова, как мой незнакомец скатился кубарем с лестницы, сбитый мастерским ударом в челюсть. Он моментально вскочил на ноги, и весь напрягся, готовый дать отпор обидчику. Но, увидев атлета, сразу сник, и, словно побитая собака, понуро пошёл прочь.

– Я предупреждал тебя: не смей подходить к ней на пушечный выстрел! – крикнул ему в спину атлет.

В зал возвращаться не хотелось. Догнав Владимира, – мы с ним потом познакомились, – я пошёл рядом с ним, стараясь пристроиться к его медленному шагу.

Мы долго шли по пустынным улицам. Я молчал, боясь неосторожным вопросом насторожить его и спугнуть исповедь, готовую сорваться с плотно сжатых губ помимо его воли. Он же шёл молча, думая о чём-то своём. Сейчас невозможно сказать, сколько прошло времени и сколько мы прошли. Тёмная ночь, дурманящий воздух и пустынный город размывали грани реальности. Настал момент, когда тишина стала для него нестерпима, и он заговорил:

– Я вот всё думаю… Ты был посредником во время нашего последнего разговора… Почему именно ты? Да-да, – вдруг с жаром воскликнул он, схватив меня за руку, – вот именно! Ты понимаешь? Это Судьба! Это Судьба избрала тебя посредником! Ты – Посредник! – И вдруг, заглянув мне в глаза, утвердительно спросил: – Ведь ты согласен, что ты – Посредник?

Я… кивнул. С минуту он думал о чём-то своём, потом продолжил:

– Так вот, Посредник. Ты слышал наш последний разговор. Но, не зная того, что предшествовало ему, у тебя может сложиться неверное представление, как о самой истории, так и об её персонажах. И хотя я знаю, что мне сильно не поздоровится, пронюхай об этом ищейки моего начальства, но волею Неба, – он протянул руку к звёздам и посмотрел вверх, – да, волею Неба, ты – Посредник, и должен знать Правду. Только дай мне клятву, что никогда и никому, ни взглядом ни намёком, ни слова ни полслова до тех пор, пока бьётся сердце моё, не расскажешь о том, что сейчас услышишь.

Он испытующе глянул на меня: «Ты даёшь клятву?»

«Конечно. Клянусь. Ведь я – Посредник», – торжественно ответил я, вслух – серьёзно, но почти шутя – в душе, не понимая тогда ещё какой груз и какую ответственность возложили на меня сказанные мною слова, и даже не представляя, какую границу я переступил в этот момент и какие последствия это повлечёт за собой для меня в недалёком будущем, в конечном итоге круто изменив всю мою жизнь.

«О том, что Валя будет на этой свадьбе, я получил информацию… я узнал несколько дней назад. Это был мой последний шанс, моя последняя надежда. Но, увы… Ты представить себе не можешь, Посредник, как мне больно, – он положил руку на грудь и вздохнул. – Я чувствую, что если я не выплесну всё ЭТО наружу, оно взорвётся внутри меня. Всё прошедшее стоит у меня перед глазами таким реальным, таким образным и ярким, все события, мысли и слова я помню с такой точностью, как будто это произошло не годы или месяцы назад, а вчера, сегодня, сейчас… Завтра я улетаю. А там, куда я лечу, мне тем более будет не с кем поделиться своей болью. А, будь – что будет! Слушай, Посредник…

Каждая строительная организация получает десять процентов квартир построенного ею дома для распределения своим работникам.

Поэтому, давным-давно, когда нас с Валей ещё не было на свете, волею судеб вышло так, что в элитный дом, построенный для работников Милиции и Комитета Государственной Безопасности (КГБ), в один подъезд, на одну и ту же лестничную площадку, одновременно въезжали две молодые семьи: моя – семья тогда ещё старшего лейтенанта КГБ, и Валина – семья работника Стройтреста.

Потом появились дети. Мы с Валей родились в одном и том же роддоме, нас водили в один сад, вместе мы ходили на занятия в школу и вдвоём возвращались домой. С малолетства нас все дразнили женихом и невестой. И было за что: мы действительно всё время были вместе. А на дразнилку я и Валя не то, что не обращали внимания, нет, наоборот, – очень гордились этим. Мы с этой мыслью сроднились настолько, что когда пришло время, нам даже не пришлось объясняться в любви: нас давно повенчала молва.

Всё у нас было расписано и запланировано: после школы Валя собиралась поступить в медицинский институт, а я – отдать долг Родине. Пожениться мы решили после моей демобилизации из армии. Я пойду работать, чтобы Валя смогла закончить учёбу. Потом работать будет Валя, а я – учиться.

Как это часто случается с долгосрочными планами, всё рухнуло в одно мгновенье. За неделю до проводов в армию в автомобильной аварии погибла вся Валина семья: родители и младшая сестрёнка.

После похорон родственники решили, что Валя уедет жить в другой город, к сестре её мамы. Но Валя отказалась наотрез: переехав, она не сможет навещать могилы на кладбище! Мои родители поддержали её решение и категорически заявили, что Валя будет жить у нас.

Сразу же возник вопрос: между Валей и нашей семьёй нет никаких родственных отношений. Согласится ли с этим инспектор по опеке? И тогда моя мама неожиданно выпалила, что, казалось бы, лежало на поверхности: «А они распишутся!» Отец сделал всё возможное и невозможное, но в день, когда я уходил на призывной пункт, вместе с родителями меня провожала в армию молодая жена.

Призывной пункт напоминал растревоженный муравейник, но мы с Валей не видели никого. Не обращая внимания на толкотню, мы стояли посреди этой огромной, находящейся в постоянном движении толпы и, держась за руки, смотрели друг на друга. Зная, что мне не доведётся видеть жену долгие дни, месяцы, а может, и годы, я не мог оторвать свой взгляд от её лица, стараясь запечатлеть в памяти и увести с собой её грустную улыбку.

Служить я попал в город Горький. Смешно сказать – попал! В учебку спецназа КГБ отбор проводился через такое мелкое сито, что попасть туда случайно, просто так, не мог бы и комар.

В учебке… В учебке было трудно. Физически. Нагрузки были такие, что порой кости трещали. Нас учили в совершенстве владеть практически всеми видами оружия, водить всё, что ездит, иметь минимальные навыки в управлении тем, что летает и плавает, ориентироваться на местности и оказывать первую медицинскую помощь. А так же уходить от слежки и преследования, пользоваться рацией, сбивать самолёты и вертолёты, маскироваться, всё видеть, слышать и запоминать, выживать в любых условиях и многому, многому другому. Порой утомлённый мозг уже не запоминал такое количество информации. Но больше всего изнуряли изматывающие бесконечные марш-броски с полным комплектом диверсанта.

Да, было трудно. Но было интересно. На моих глазах ребята взрослели, мужали. Вместе с ними крепли и моя уверенность и моё спокойствие. Когда рядом с тобой (как там, в присяге?) «стойко преодолевают все тяготы и лишения воинской службы» такие же ребята, как ты, и ты не то, что веришь – ты убеждён, что любой из них готов в бою жизнь за тебя отдать… Поверь: это – многого стоит!

Отношения с ребятами складывались у меня по-разному. Одно могу сказать твёрдо: врагов у меня не было. В приятельских отношениях был со многими. Но близко сдружился только с двумя.

Сосед по койке, Евгений, или просто Женька, понравился мне сразу. Среднего роста, коренастый, он шутя справлялся со всем, чему нас учили. Женька, бесспорно, был одним из самых лучших. Он мог бы сделать блестящую военную карьеру, если бы меньше любил поговорить.

Инструктора его за это недолюбливали: мешал проводить занятия. Но ребята на него не злились. Ведь сколько раз бывало после многокилометрового марш-броска, когда ни у кого не было сил не то, что говорить – дышать, Женька одной фразой, а порой – словом, мог заставить хохотать весь взвод.

У него было слабое сухожилие на лодыжке, и иногда, во время таких забегов с полной нагрузкой, случались растяжения. Женька не мог бежать. Делать нечего: раненых не бросают! Его привязывали к носилкам и, по очереди меняясь на ручках, бежали с ним дальше.