Роддом. Сериал. Кадры 14–26 - Татьяна Соломатина

– Это… Татьяна Георгиевна. Херово мне, шо весь пиздец. Я сбегу от вас. Мне нужно… Ломает. Я тут всё заблевала, перед обходом. Санитарка только сейчас подтёрла. Уже ночью хотела, да меня ваши пёзды тут сторожили, ментами пугали. Выписывайте на хуй. И это… ребёнка я брать не буду.

Стайка присутствующих на обходе ординаторов, интернов и акушерок сделала скорбные лица.

– Вы чё святые все тут, блин? Вам бы такую жизнь, как у меня!

– Во-первых, прекратите сквернословить! Во-вторых, вы сами выбрали свой путь! – не удержавшись, взвизгнула Светлана Борисовна Маковенко.

– Ты слышь, пизда, этот самый свой прикрой! По тебе ж сразу видно – целка ещё, а всё туда же! Я себе дерьмо колю всякое. А ты гордыней травишься. И что теперь?

– Да что вы… – чуть не взревела побагровевшая, как свекла, Маковенко.

– Прекратите! Обе! – прикрикнула Татьяна Георгиевна. – Егорова, я вам пришлю анестезиолога. И зайду к вам после обхода.

– Чё, того классного чувака, что мне бут с шампунем запузырил?! – обрадовалась Оксана.

– Нет, другого. Не менее грамотного. Шампанского больше не будет, но он вам поможет.

– Ой бля, только не метадон![21] У меня от метадона отходняк хуже всего.

– Анестезиолог разберётся. Всё, идёмте на второй этаж, – обратилась Мальцева к коллегам. – Вы, Егорова, меня дождитесь.

– Мозги промывать будете? Нечего там у меня промывать, Татьяна Георгиевна! – усмехнулась Оксана и отвернулась к стене.

Через полтора часа Мальцева зашла в изолятор.

– Ну, рассказывай, Егорова.

– Чё рассказывать? Нечего рассказывать. И анестезиолог этот ваш жлоб, не то что тот.

– Он не жлоб, Оксана. Он просто моложе Святогорского. Меньше видел, к бо́льшему, соответственно, нетерпим. Люди разные, сама тут лекцию моему врачу читала. Так почему от ребёнка отказываешься? То вопила, какой твоему Тохе будет сюрприз, а то на́ тебе?

– Да уж, вопила. Позвонила я Тохе. Хотела обрадовать. Ну и думала, может, притаранит чего по-тихому… А он мне: «Чё, окотилась? Теперь топи в ведре!»

– Высокие отношения.

И вдруг бледно-зелёная Оксана Егорова, тощая злобная драная Егорова, похожая на больную старуху, а не на женщину двадцати трёх лет, разрыдалась, как подросток, размазывая костлявыми исколотыми руками слёзы по ссохшемуся истасканному личику:

– Я когда забеременела, аборт сделать хотела-а-а! Он мне: «Чё аборт? Сейчас богатых бездетных знаешь сколько? Толканём за шальные бабки, если пальцев на руках-ногах нормально будет! Они всяких скупают, и даунов, и уродов. А мы чё, мы молодые! У нас дауна не будет! Дауны – они только у старых перцев рождаются. А наркомания и алкоголизм никаких таких особых уродств не вызывает, если только не с седьмого колена колешься. А у нас родаки не кололись». Ну, типа Тохины. Он же из приличной семьи. Это у меня мамаша блядь подзаборная, сама не знает, от кого меня спьяну заимела. Всю жизнь я от неё доброго слова, кроме «выблядок ебучий», не слышала! Она меня с пяти лет на мороз выгоняла, если ей перепихнуться надо было! А в шестнадцать – так и вообще из дому выгнала-а-а-а! А потом повезло, я Тоху встретила-а-а!!!

– Да уж, сумасшедшее везение, судя по всему, – тихо сказала Татьяна Георгиевна, протягивая несчастной Егоровой пачку салфеток.

– Так что Тоха говорил, что ребёнок у нас будет нормальный. – Чуть утёршись, продолжила Оксана. – Только это, говорил, будет… Как вот это вот слово-то, а? А-а-а!!! – снова начала захлёбываться она.

– Гипотрофичный.

– Да-а-а! Тоха, он у меня умный, не то что я-а-а! Он сказал, что у нас будет здоровый, только маленький и недоно-о-осок! И что мы его толканём прямо в родильном доме-е-е… А теперь вот – «топи в ведре-е-е!!!»

– Оксана, немедленно прекратите рыдать!

Мальцева встала и налила из чайника стакан воды.

– Выпейте! Только осторожно. Последние зубы об стакан не выбейте. Успокоились? А теперь меня послушайте. Я вам не буду говорить ничего такого про «вы же мать!», я не буду вам рассказывать, что, бывает, и наркоманы соскакивают. Не буду увещевать и давать адреса центров, где вам могли бы помочь. Ничего этого я делать не буду.

– Потому что я уже конченый человек?

– Да, Оксана. Да. Вы – конченый человек. Вы не выберетесь. Ни без ребёнка, ни тем более с ним. Даже приложи я колоссальные усилия. Я и люди из тех организаций, с которыми у меня есть контакты, – вы всё равно сорвётесь. Даже если вы уйдёте от вашего замечательного Тохи и год не будете сидеть на игле – вы сорвётесь.

– Куда мне от него идти? Мне от него идти некуда. Мамка моя, падла, ещё не сдохла. Столько, сколько она выбухала и перетрахала – так другие уже от цирроза загибаются или от сифилиса подыхают. А её ничего не берёт, чисто заколдованная. Да она, тварь, выглядит лучше меня! Я иногда приезжаю, подглядываю за ней… Мне так хотелось, чтобы она меня любила, как я её люблю… Любила. Но эта гадина… Да хуй с ней, Татьяна Георгиевна. Чё я, не понимаю, что вам это всё не надо.

– Да, не надо. От Тохи вам идти некуда. Специальности у вас, я так понимаю, нет?

– Я даже школу не закончила. Ну, то есть восемь классов еле-еле – и всё. И всем было плевать. Мамаша на лоток пристроила – и привет, курите писю.

– Разумеется, плевать. Если вам на себя было плевать, то почему бы другим на вас не плевать?

– Да она же мать…

– Оксана, мы же с вами договорились, что я не буду употреблять конструкций типа «вы же мать!», вот и вы от таковых воздержитесь. А то я женщина очень впечатлительная. Как заведусь!

– Издеваетесь, да?

– Нет, Оксана, не издеваюсь. Это называется «горький сарказм».

– Одна хуйня.

– Ну, пусть так. На чём мы остановились? От Тохи вы не уйдёте, потому что некуда. В центрах держат недолго, а потом надо работать, жильё снимать. Доходы лоточницы этого не позволят…

– А я уже давно и не работаю!

– Тем более. Тем более не сможете работать с грудным ребёнком. Кормить вам его будет нечем – молока у вас нет и не предвидится, а смеси стоят денег. Денег, которых у вас и так не слишком много, а те, что есть, не хочу знать, откуда добывает ваш Тоха, он же и потратит на героин. Ваш «умный» Тоха вас жестоко обманул, сам обманулся и, как следует из его посыла про ведро, – это понял. Как видите, очередей из богатых усыновителей под роддомами не наблюдается. Сирот в стране паровоз, вагон, состав!.. И маленькая тележка в придачу. Так что предложение сильно превышает спрос… В общем, темна и беспросветна ваша жизнь, Оксана Егорова. И ребёнок вам действительно совершенно ни к чему.

– Не, нормально! Я думала вы мне тут будете им в морду тыкать, на совесть, типа, давить, а вы…

– Я, – перебила Татьяна Георгиевна, – прошу вас, Егорова, только об одном. Я прошу вас дождаться юриста. И подписать соответствующие бумаги. А потом бегите отсюда хоть на все четыре стороны. Никто вас караулить не будет.

– А на чё юриста? Криминал, что ли, какой?

– На то юриста, чтобы отказ от материнских прав был оформлен честь по чести. Тогда у рождённого вами безымянного мальчика будет хоть какой-нибудь мизерный шанс на усыновление.

– А он это… – Егорова подняла на Мальцеву снова наполнившиеся слезами глаза. – Он нормальный? Мой… ну, тот мальчик, которого я родила?

– Кроме абстинентного синдрома, проще говоря – ломки, – у него пока всё в порядке. Он в детской реанимации, в кувезе. Седирован.

– Как это у него ломка?! – всхлипнула Егорова. – Он чё, наркоман? Когда он успел-то! Он же только вчера родился.

– Егорова, подозреваю, что ваш «умный» Тоха по сравнению с вами таки Эйнштейн. И что промывать в вашей черепной коробке действительно нечего. Внутриутробный плод получает всё, что попадает в кровоток матери.

– Куда попадает?

– В вену! Беременная наркоманка ширнулась – и у плода приход! Так понятней?!

– Во, блин, кайф на шару. Круто!

Татьяна Георгиевна только махнула рукой, встала и подошла к двери:

– Егорова, дождитесь юриста. И ещё нужен ваш паспорт. Звоните вашему Тохе, пусть принесёт. У вас есть паспорт?

– Есть. Валяется где-то. Сейчас ему позвоню… Татьяна Георгиевна, спасибо вам. И тому анестезиологу. Я хоть и конченая, и мозгов у меня нет, но душа-то – она же у каждого есть, да? Ну уж какая есть. От всей души вам спасибо. И доктору тому тоже передайте. И это ещё… Не такая уж я и конченая, как вы тут говорите. Я этого мальчика, что родила, как-то сразу… Полюбила, что ли?

– Нет, не полюбили. Это всего лишь инстинкт, Егорова. Ваша мать вас тоже, наверняка, полюбила, когда родила. Она же от вас не отказалась в родильном доме. И, видимо, любила. Кормила, одевала. Ну а что на мороз выгоняла, а как вы подросли – так и вовсе из дому, ну так что ж… Любила как умела. От всей, какая уж у неё есть, души.

– Злая вы, Татьяна Георгиевна. Хорошая, но злая.

– Я не злая, Оксана. Я честная.

Мальцева вышла за дверь изолятора и повернула ключ в замке. Ключ отнесла на пост.